Карло стал для меня волшебной палочкой, выигрышной комбинацией.
Он заказал столик в прибрежном кафе. На море был штиль, и светила полная луна.
– Как красиво! – сказала я Карло, потому что это была правда.
– Как ты, – ответил он и пододвинул мой стул к столику.
И внезапно все стало как у взрослых. Именно так, как об этом рассказывали.
На пляже мы улеглись рядом, и Карло показал на небо:
– Видишь вон то созвездие? Это Плеяды – кажется, что там пять звезд, но если бы было темнее, мы бы увидели, что их там целых двенадцать. Я где-то читал, что индейцы, глядя на эти звезды, проверяли зоркость глаз.
Карло добавил, что его дед помнил и мог распознать на небе все восемьдесят восемь созвездий. И уверенно указал на маленькую яркую группу звезд моего знака зодиака.
В детстве дед и отец водили его в обсерваторию, где он любовался космосом и научился находить на небе созвездие Андромеды.
Тут он повернулся на бок и пальцами начертил на песке самое неяркое созвездие – Рыбы – и самое крупное – Орион.
Дул ветер, песок был ледяным, но в его объятиях я не чувствовала холода.
Карло приподнялся, приблизил свое лицо к моему и прошептал:
– Ни Плеяды, ни Кассиопея, ни даже красная звезда-сверхгигант – ни одна звезда не притягивает меня так, как ты…
Да, Луче, твой отец мог парить в небе за миллионы километров от Земли, но всегда знал, когда именно нужно вернуться назад.
Я будто в трансе потянулась к губам Карло и поцеловала его, потому что иначе не могла. Из-за всего того, что я разглядела в нем, таком юном и совершенном, из-за всего того, что он знал и помнил, из-за его страсти к лидерству, доброты, его ранимой красоты и нежности ко мне, которую он никогда не скрывал.
Мое сердце билось все сильней. Его пальцы скользнули по моей руке, спустились к животу и бедрам. Я закрыла глаза и отдалась круговороту звезд и моря вокруг нас.
Затем наступила тишина, и мир неожиданно обрел смысл – в единении наших тел, сплетении наших пальцев, нашем сбившемся дыхании. На глазах у меня выступили слезы, как будто я долго смотрела на солнце.
Днем раньше, 9: 00
В тот день улыбка Анджелы стала для меня первым пожеланием доброго утра. Она пришла в магазин за пару минут до меня, отключила сигнализацию, подняла ставни, разблокировала кассу и прослушала сообщения на автоответчике – в общем, сделала все то, что я считала бесконечно скучным.
В руках она держала утреннюю почту.
– Я попросила Тео принести нам два кофе и свежевыжатый сок. После такой ночи мне нужно взбодриться…
Такой была Анджела: ее день всегда начинался раньше моего.
Она помогала мне справляться с моей темной, мрачной стороной. Мы были абсолютно разными, но вместе работали отлично – слаженно и весело.
Мы с Анджелой выросли вместе: с первого класса школы со мной рядом постоянно были мои родители и она.
Двенадцатого сентября 1977 года мы с мамой быстро шагали по коридору начальной школы Витторио Альфьери в поисках первого класса «Б». В класс мы вошли последними, и мама протащила меня через толпу детей к парте, которая стала моим, то есть нашим с Анджелой, прибежищем на следующие пять лет.
Она мне сразу понравилась, потому что была одна и не плакала. Отец оставил ее на пороге класса со словами: «Ступай и веди себя достойно». Он был морским офицером: никаких нежностей и строгая дисциплина. «Хорошо, папа», – ответила она и, вздохнув, с ранцем за спиной отправилась завоевывать третью парту слева, поближе к окну и к окружающему миру.
– Как тебя зовут?
– Виола.
– Как цветок! Здорово! А меня зовут Анджела, как всех хороших девочек! – заявила она и заразительно рассмеялась, остановив на миг течение времени.
От ее смеха мне сделалось удивительно хорошо, и я тоже расхохоталась.
У Анджелы были зеленые глаза, копна рыжих кудряшек, солнечные веснушки, и она всегда улыбалась, спасая меня от невзгод. Ей нравилось рисовать, и она рисовала повсюду. Когда я получше ее узнала, то поняла, что все вокруг она воспринимала как мольберт: нашу парту, аптечные рецепты, чеки из магазина, бумагу, в которую заворачивают продукты, и даже мой дневник. Анджела выражала себя в цвете, и каждое ее настроение имело вполне определенный оттенок. Для меня это было очевидно, хотя иногда казалось, что я единственная, кто ее понимает.
Она покрывала рисунками все мои книги, а я клала разные мелочи туда, где, казалось, не действовал закон тяготения, – на ее шевелюру. И каждый раз гадала, почему это фломастер нисколько не приминает ее волосы.