Берлин, 1924
Как будто жутко мне
Как будто жутко мне, и радостно, и будто влюблена,
Стучит висок. Быстрее шаг. И сердцу веселее.
А в волосах давно уже струится седина.
Но я не знаю, чья любовь сильнее —
Того ли, кто один лишь раз любить умеет,
Или того, кто после каждой смерти — вновь
Умеет воскрешать тебя, любовь?
Кто знает, может быть, и в этом
Высокое задание судьбы поэта, —
Среди безмерных мук и льющейся по миру крови
Хранить росток зеленый просто человеческой любови.
И сердцем горестным и гордым верить в чудо,
И ждать его, и ждать его всегда и всюду,
И сердце донести, как чашу полную до края,
До смерти донести, единой капли не роняя,
И петь тебя, любовь, до смерти петь, не умолкая.
Иерусалим, 1952
Когда мать моя подошла к воротам
Когда мать моя подошла к воротам —
Широко распахнулись ворота пред нею,
Когда мать моя подошла к воротам —
Вышли ангелы к ней навстречу,
Когда мать моя подошла к воротам —
Запели ангелы песни хвалебные
И зашептали: Глядите, глядите —
Будто сейчас, будто сию лишь минуту
Вышла она из святого святых.
И ангел, большой и печальный,
Радостно к ней обратился:
Благословен твой приход, моя дочь,
Благословен твой приход, о мать!
Но мать моя стояла и плакала.
И снова ангел, большой и печальный,
Радостно ей сказал:
Подымись ты к нам, моя дочь,
Подымись ты к нам, о мать!
Но мать моя скрыла глаза
В волне своих темных кос,
И голос ее был неслышен
Из-за завесы слез:
Уж годы прошли, бесконечные годы,
Столько вод утекло в безграничные воды,
Но как подымусь на порог я высокий?
Ведь слышу и слышу я плач моей дочки,
Неслышный тот плач одинокий.
Тогда вышли навстречу ей матери три:
У одной — голова побрита.
У второй — сердце пулей пробито.
А третья — та с дочкой своей на руках,
И обе — сожженный прах.
Открыла глаза моя мать, и они протянули
К ней нежные руки свои,
В глазах их потухших сверкнули
Любовью зажженные звезды,
И мать моя вытерла слезы.
И укрыла волной своих кос
голову бритую,
И дала свое сердце сердцу
пулей пробитому,
И, целуя, согрела в руках
сожженный прах.
И переступила порог
И пошла за ними
По дороге дорог.
А ангелы шли и несли на крылах
Сожженный и ветром развеянный прах.
Иерусалим, 1965
Письмо
Богу, в раю, на небе.
Здравствуй, Бог!
Наша кошка вдруг сегодня
Родила себе ребят —
Таких смешных, малюсеньких,
Пять розовых котят.
А я? Что я?
Я б только ушки им помыла,
Я б только глазки им раскрыла —
И больше ничего.
Да все разволновались,
И распрыгались, —
«Не смей, нельзя», — и трогать не велят,
Конечно!
Мне все нельзя,
Все запрещают вечно.
А я-то знаю, что я б запретила!
Вчера вот я по нашей улице ходила,
Вдруг — дядя. Без руки!
Кто это сделал?
Разве это можно,
Чтоб в рукаве —
Да чтобы не было руки?
А как же он будет сеять?
Как он будет жать?
И девочка с ним шла,
Такая маленькая.
А если он захочет девочку свою
К груди прижать?
Ведь это просто невозможно!
Прошу тебя, прошу,
Приставь ему, но только осторожно,
Руку новую к плечу.
А я за это обещаю:
Вот никогда, и ничего
Я больше трогать и не захочу!
С забора прыгать больше я не буду.
И на деревца лазить я забуду.
Все обещаю, все.
А ты одно мне только обещай,
Что руку новую приделаешь ему.