Они знают Киннерет и знойную сухость пустынь,
Глушь окраин и неба бескрайнюю синь,
Есть они на дымящихся дальних границах —
Каждый прожитый час
Каждый раз вновь на песню ложится.
В прах крошатся труды, — песни в памяти вечно живут.
Дети спрятаны; парни упрямо ползут,
Заграждений колючки в тенях и в забвенье,
Но во взглядах огонь,
А в сердцах вдохновенье,
И еще что-то в них. Что? Какое горенье?
Были те, что ушли, не вернулись из битв,
Они смолкли, как песня, как звуки молитв,
Не пройдут — проплывут над тобою их тени
С легким ветром
И с первым дождем предосенним,
И со звуком шофара, и просто — когда плачет сильный.
Плачь же, сеятель, пой, на земле, увлажненной обильно.
Воскрешение на минуту
Пер. Я. Хромченко
Хотя ты не видишь
или невидим,
я вижу, что мы вдвоем.
Ты в старом коричневом кресле,
ты в кресле своем.
Ибо сейчас окончание дней на минуту,
и мертвые возвращаются на минуту,
и тихий Нил приносит тебя, шурша,
и ты поднимаешься из камыша.
Я смотрю. Я все время смотрю. Ты Моисей.
Я Мирьям. Я стою меж стеблей.
Ты лежишь в тростниковой корзинке. Несет тебя Нил,
берега наводняющий. Ты —
ты такой, как ты был.
Я вслушиваюсь в тебя.
Я глажу как будто все, что сказал ты: вечер
приходит для нежности. Он приходит, и жалость видна.
И ничто не приходит затем, чтоб страшить.
Я знаю. Я слов полна.
Иохевед Бат-Мирьям
«Спасибо, что дала мне подойти…»
Пер. Л. Владимиров
Спасибо, что дала мне подойти
К тебе, судьба, и вспять пойти в тревоге.
Опять идти, идти, идти,
Все знать, все видеть, помнить по дороге.
Терпеньем, Господи, умерь мою тоску.
Любовью, жалостью пусть будет дух раскован,
И уподобь умершему листку,
который солнцем с ветром зацелован.
«За мною ты гналась без передышки…»
Пер. Л. Владимиров
За мною ты гналась без передышки[5],
Сверкала в снах моих, как молний вспышки,
Как туча бурная среди громов,
Как в дальнем эхе — будущего зов.
Ты в каждом слове, в каждом предложенье
Присутствуешь с нездешним выраженьем.
Ты — тетива натянутая лука,
Ты — скрытый смысл, намек, ты — отзвук звука.
Меня догнав, в больничной белизне,
Ты вместе с медсестрой вошла ко мне.
Слеза, тебе послушная, бежит,
Сверкает, умоляет и дрожит.
«Ломая бурей, тучей нависая…»
Пер. Я. Хромченко
Ломая бурей, тучей нависая,
Гналась, не оставляя ни на миг,
Врывалась в сон, как молния косая,
Как эхо, обгоняющее крик.
Ты открывалась на страницах книг,
Сгибала дни одной дугой тугою,
Ты заменяла мысль одну — другою,
Где смысл скрыт, а ясен черновик.
Меня настигла в белизне больницы, —
Палата, койка, медсестры глаза…
И на моей опущенной реснице
Дрожит твоя печальная слеза.
Эрец-Исраэль[6]
Пер. А. Пэнн
1
Ты, закутавшись в синь, проживаешь,
Чтоб струною дремотной петь.
Огнерукий Господь завивает
Твою терпкую, знойную бредь.
Тени гор, городов, поселений
И пустынь в твоих крыльях цвели.
И души моей гамму волнений
Ты впитала в свой радужный лик.
Скрытоявленная! Необъятен
Твоей сути бескрайний размах.
До последней крупинки понятен
Мне земли твоей огненный прах.
И, непрошеный, дальний, случайный,
Я застывшим вопросом стою.
О, святись же[7], вошедшая тайной
Неотъемлемой в жизнь мою!..
2
Бредит влагой и тенью, вскипая,
Твой охрипший песок. Не спеша
Обнаженный пейзаж загребает
Вдаль плывущий верблюда шаг.
Ты проходишь такой же, чтоб стаей
Голосов на вершины взлететь
И, в потоках сияний растаяв,
До беспамятства плакать и петь.
О бездонная, чудом виденья
Ты кому-то приснилась навек.
Ты — вернувшийся лик отраженья
В неземной и пустой синеве.
Над тобой Божий дух мирозданья
Дрожь следов своих пролил, как кровь.
О страна моя, в муках сиянья
На порогах нездешних миров!..
вернуться
5
Публикуем два разных перевода одного стихотворения, написанного поэтессой во время тяжелой болезни (здесь и далее примечания А. Белова).