И я вновь поступила не обдуманно — тут же спорхнула со ступеней возвышения, где мы стояли у алтаря, и бросилась в объятия брата.
— Кельн, — выдохнула ему на ухо, крепко-крепко обнимая его за шею.
Он едва не закружил меня, заставляя оторвать ноги от земли, сдавил едва ли не до боли в рёбрах, слишком щедро делясь родным теплом. Высокий, широкоплечий… Я зажмурилась, невольно мечтая, что ноги мои и не коснуться больше пола замка, да и земли Иисиды!
Но реальность оказалась сильнее.
И спустя какое-то время мы все уже сидели за длинным столом, полыхающим от свечей и едва не трещащего от тяжести угощений.
В этот момент я как никогда понимала выражение: “вино лилось рекой”, ведь когда открыли несколько гигантских бочек, пурпурные и красные винные ручьи побежали по каменному полу. Никого не волновало такое расточительство. Всем было слишком хорошо…
А для меня время тянулось мучительно медленно и я увязала в нём, как бабочка в чёрном дёгте. Поэтому старалась отвлекаться на друзей, которые находились неподалёку и на что-то внешнее.
Странно, но в помещении, где проходил пир, окна были только под высоким потолком. А на стенах вместо них висели большие старинные зеркала, от чего казалось, будто гостей в сотни раз больше, чем было на самом деле.
— Как это произошло, зачем ты ему? — шёпотом спросил Кельн, улучив момент, когда Этаро, захмелевший и весёлый, отвлёкся на разговоры со своими людьми, а я отсела от него подальше.
Точнее, поближе к близким, пусть и негоже было в такой вечер отходить от мужа.
Голос названного брата будто вывел меня из тяжёлого сна.
— Он болен, — ответила я тихо, не зная, чем грозит мне раскрытие этой тайны, — а у меня дар. К тому же я могу прикасаться к нему.
Кельн сделался бел от гнева и отвращения.
Знаю, о чём он сразу подумал. Мне самой до сих пор не даёт покоя мысль о брачной ночи и о возможных наследниках, на которых наверняка надеется властелин.
— Это бесчестно.
— Он вряд ли так считает.
— Послушай, — поближе склонился Кельн ко мне, — мы выкрадем тебя, Хель. Ничего не бойся, слышишь? И не переживай… ни о чём.
Мои скулы заалели, а Кельн договорил, и вовсе выбивая почву у меня из под ног:
— Когда ты окажешься дома, я возьму тебя в жёны.
Да… У нас ведь “раз и навсегда”. Если мелария с кем-то провела ночь, вряд ли кто-то другой её примет.
Но, что я должна была почувствовать, услышав это, хм, обнадёживающее обещание?
— О боги, — проронила я, не в силах собраться с мыслями, и подняла на Кельна мерцающий от отблеска свечей, взволнованный взгляд.
Он поспешил сжать мои ладони в своих, тёплых и надёжных руках.
— Мы обязательно вызволим тебя отсюда. Жди от меня весточку. Я найду способ, я всё устрою!
Холод от моего медальона, который я не сняла даже надев свадебное платье, опалил мою грудь, слегка отрезвляя.
— Нет, послушай, — покачала я головой, — не спеши. Не делай ничего без моего согласия. Мы должны как-то держать связь, чтобы не свести на нет усилия друг друга и всё было не напрасно. Я должна, — высвобождая свою руку, прошлась пальчиками по холодному медальону, — должна кое что попытаться сделать. Пусть и не знаю теперь, верно ли поступаю… Я узнала недавно нечто странное, — в спешке зашептала, от волнения вцепляясь в его плечи, собираясь поведать ему тайну Амила и заодно спросить о самом лекаре, — скажи, ты не…
Но воцарившаяся тишина от стихших вдруг голосов прервала меня.
Властелин поднялся из своего кресла, с громким звоном отставляя полупустой кубок, разбрызгивая по белой скатерти алое вино, заканчивая тем самым пир, и взглядом нашёл меня.
Не живая, не мёртвая я подошла к нему, и под руку он увёл меня в темноту петляющих коридоров. И как только попали мы в их прохладу, а за нами захлопнулись двери, шум голосов поднялся вновь.
Несмотря на то, что мы ушли, люди будут продолжать праздновать моё падение. Разве что меларии наверняка покинут пиршество, и без того оно казалось им омерзительным.
Я думала об этом, пока не переступила порог спальни.
Спальни нашей с Этаро, которая была едва ли не просторнее недавнего зала и мрачнее всего замка.
Чёрный шёлк, белый пол, ковры, позолоченная мебель, окно от пола до высокого потолка, под которым покачивалась массивная люстра с железными головами быков, в рогах и глазах которых были вставлены красные свечи. И кровать, высокая и большая, наверняка очень мягкая, в которой могу я утонуть.
И захлебнуться.
И погибнуть…
Этаро оставил меня у двери, сам вышел в соседнее помещение, видимо, чтобы переодеться. А меня тут же окружили появившиеся откуда ни возьмись девочки-служанки. Развязали корсет, расстегнули и стянули с меня платье, нарядили в другое — ночное и полупрозрачное, с золотой вышивкой на рукавах, воротнике и подоле, и так же незаметно и быстро удалились прочь.