А я приподнялась на локте и, подперев голову ладонью, отчего-то требовательно и недоверчиво начала буравить взглядом его крепкую спину.
— Чего ждёшь? — проворчал он, не оборачиваясь. — Спи давай.
Я облизала пересохшие губы, сдержав на них непрошенное “спасибо”. Но даже не шелохнулась.
— Ну? — повернулся Этаро ко мне.
— Почему?
Несмотря на полумрак я могла бы поклясться, что властелин закатил глаза.
— Женщины, сами не знают, чего хотят…
Мои скулы вновь заполыхали, как и кончики заострённых ушей.
— Я не об этом! Почему ты устроил свадьбу, ведь не нужна я тебе в качестве жены? Для иного ведь меня при себе держишь. И люди бы поняли скорее иное, чем то, что их властелин взял в жёны меларию.
— А с чего ты взяла, что мне не нужна жена?
— Так не нужна, если касаться не станешь!
Ох, и зачем я так? И правда дурёха. Только-только выдохнула, что спасена (пусть и не знаю, как Кельну завтра буду смотреть в глаза, ведь, кто поверит, что я не тронута?), а теперь рискую свести всё на нет.
А Этаро будто действительно задумался.
Отчего он так смотрит и молчит?
От всего этого я нервно теребила в пальцах свой медальон, да так, что тот открылся… И на пол с тихим хрустальным звоном упал пузырёк редчайшего яда.
А вслед за ним и сердце моё рухнуло куда-то вниз и разбилось в дребезги. Оно было куда более хрупким, чем пузырёк с сияющей синей жидкостью.
Чем пузырёк, который вмиг оказался в пальцах Этаро…
Глава 21
Этаро
Если это не яд, то что?
Этот вопрос, а точнее варианты ответа на него, слишком ясно читался во взгляде моей жены.
Желанной, хрупкой и нежной, стыдливой и испуганной, а от того ещё более притягательной…
Она ждала моего вопроса и хотела бы соврать. Но, что тут скажешь?
Если это не яд, то что?
К тому же меня в этом не обмануть. Я слишком хорошо запомнил энергетику ядов, этот особый "аромат" страданий и смерти, едкий и свербящий, забирающийся под кожу…
Не уверен, что все подобные мне, что все драконы умеют запоминать так "чувства", связанные с теми или иными вещами и явлениями. Но для меня они становятся едва ли не запахами, и поэтому я могу узнавать их, как бы внешне они не скрывались. А если речь о событиях, то могу предугадывать, предчувствовать их, даже если они в данный час всё ещё находятся за завесой времени.
Это, как почувствовать приближение грозы, когда небо всё ещё ясное. Оно ясное там, где ты, но это не значит, что за горизонтом нет чёрной, ужасающей своим величием бури.
Так и здесь.
В руках моих яд.
И пусть я… знал об этом едва ли не с первой нашей встречи (не скрыть ведь бурю в медальоне), сейчас на меня нахлынули воспоминания о том, как я впервые запомнил этот "запах".
— Папа, папочка! — мне было девять.
Я не был слишком беспечен. Не был слишком чувствителен, но в тот день, в тот час, я мчался по коридору сквозь витражные разноцветные рисунки, что отбрасывали окна на пол, дробя в себе солнечный свет.
Я был так рад…
Сейчас от того смешно и горько, ведь сам не понимаю, почему ощущал счастье.
— Папа!
А ведь обычно: "отец", "повелитель", "мой король"…
Двери его кабинета были тяжёлыми, резными и тёплыми.
Мои детские пальцы привычно потянулись к ним, но замерли в миллиметре от круглой массивной ручки — на мне не было перчаток. Забыл надеть их. В то время это случалось со мной довольно часто.
Благо беспечность моя прошла в тот же день. Больше я не позволял ей влиять на мою жизнь… Не из-за случайной беды, как можно было бы подумать, я никому не навредил.
Никому не навредил неосознанно…
Просто отец подарил мне пса. Громадного, чёрного и, тогда ещё лохматого, это после Мерзавец вырос в холёного прекрасного зверя. А в тот день я увидел причудливого и страшного щенка с горящими дикими глазами. И был очарован им.
На всякий случай натянув пониже рукав своей кофты (одежда не обращалась в прах, всё живое на ней было тщательно убито: магией, огнём и специальными зельями, хотя, как по мне, эти меры излишни) я толкнул, наконец, дверь и вбежал в просторный светлый зал, часть которого была похожа на балкон и выходила под куполообразный стеклянный потолок, а потому её заливало солнце.
Там, за письменным столом, и сидел мой отец: высокий, бритоголовый, с седой аккуратной бородой и кустистыми бровями. Он был уже довольно стар, но стоило взглянуть в его ярко-синие, слишком живые глаза, это тут же забывалось.
Я не был на него похож, но хотел, надеялся, что поведением пошёл в него: спокойного, рассудительного, мудрого.