И уже увереннее я поднесла к нему вторую руку. Упираясь властелину в грудь, привстала на колени, чтобы лучше видеть его полыхающие во тьме глаза.
И когда пальцы наши сплелись, смяв ткань балдахина, Этаро приник к моим губам, опаляя уже не кожу, а душу своим поцелуем.
И ночь истаяла…
Пусть я очнулась на рассвете лёжа поверх смятых одеял, тяжело дыша от пережитых эмоций, с трепыхающимся в груди сердцем и пульсирующими от боли искусанными губами, я верила.
Нет, я знала — Этаро действительно приходил ко мне.
Но стук в дверь вернул меня в реальность. А голос Кельна… наверное, да, испугал. Впервые в жизни он меня испугал.
— Хель, мы опаздываем. Помнишь? Сегодня мы должны объявить всем о нашей помолвке.
Глава 34
Вскоре я шла с Кельном под руку по аллее среди алых роз. Такие росли у замка в Иисиде… И ветром срываемые лепестки напоминали мне падающие на оранжевую тропу кровь.
Я подставила руку, позволяя одному соцветию опуститься в мою ладонь, да так и пронесла розу к самому мраморному выступу, вокруг которого столпились меларии.
Кельн помог мне подняться по высоким ступеням.
Ритуальный камень, над которым в свою сеть ветвей ловило небо древнее дерево, почти лишённое листьев, но прекрасное в своём величии и облачении из чёрной плотной коры.
А на мне тончайшее синее платье и белая, будто сотканная из снега накидка. Волосы, распущенные и завитые, золотом ниспадали на плечи. Заострённые уши украшали хрустальные серьги…
Помолвка у меларий, всё одно, что первый день свадьбы.
Руки мои немели от волнения. Я даже не заметила, как поранила пальцы об острый розовый шип.
Кельн, весь в белом, высокий и сильный, выступив вперёд, что-то долго говорил нашим собратьям. Из его речи я выхватила лишь малость:
— … королевой Хель не перестанет быть, но женой зверя она не останется. А когда мы свергнем его, то на трон вместе с королевой Иисиды взойду и я. Людям придётся это принять. А мелариям не останется ничего другого, кроме как расширить границы Сумеречного мира и начать жить счастливо!
При этом поднялся шум, возгласы одобрения заставили меня вздрогнуть — они представлялись мне громовыми раскатами.
— Поэтому, — продолжил Кельн, — хоть раз, в этом случае, мы должны закрыть глаза на наши устои и провести свадебный обряд несмотря на то, что Хель более не чиста. Никто не смеет смотреть на неё косо! Она станет моей женой. И ради будущей нашей победы я готов понести такую жертву. Поэтому, да здравствует Хель, королева Иисиды, моя жена!
Две девушки в белом, со скрытыми под капюшонами лицами, принесли нам по бокалу вина, связанных между собой синими лентами.
Но я отступила назад. И на вопросительный, недоумённый взгляд Кельна, произнесла:
— Жертву? Собой жертвуешь, беря себе чужую жену, и стоит сделать это не ради меня, не ради нас, а… ради выгоды?
— Хель, — прошептал он, бросая быстрый взгляд на толпу, — сейчас не время. Ты ведь всё понимаешь…
Но я лишь покачала головой.
Все вокруг замерли. Я не знала, как прочесть их взгляды, брошенные на меня. В них было не осуждение даже, нет, нечто иное…
Непонимание?
Благоговение?
Будто сейчас я для них не друг, не враг, не мелария и не человек. Нечто среднее и связанное с драконом. А от того пугающее и восхищающее прежде, чем вызывающее негодование.
Хотя последнее последует тоже, неотвратимо. Я знаю об этом. Но тем не менее, спешно спускаюсь со ступень и, будто это может спрятать меня, прикрывая лицо ладонями (и пачкая кожу кровью…), бегу сквозь толпу обратно к своей башне.
— Я не люблю тебя, Кельн…
Пришла в себя лишь тогда, когда захлопнула и заперла дверь своей комнаты.
Меня всю трясло.
Боги… Что же теперь делать?
В мир людей путь мне закрыт. Да и как посметь вновь переступить через свою совесть?
В мире родном теперь на меня смотреть станут, как на предателя.
И не принудит ли в итоге Кельн? Не станет ли играть на моём чувстве долга, на моей вине, убеждать, что теперь то уж я значима для своего народа и в будущем могу очень помочь?
Впрочем, всё это не важно.
Я погибну от тоски, зачахну раньше, чем война хоть что-то изменит вновь и чаша её весов склониться в одну или другую сторону…
И с этими мыслями я продолжала жить ещё несколько недель. Почти забыв о своём первом поцелуе, который — уже не уверена — был наяву или во сне, не знаю.