Джонни остановился в дверях.
— Халло, — нерешительно окликнул он припозднившегося гостя. — Тебя, кажется, Паскаль зовут?
Он смутно помнил, как Алекс называл ему это имя, прежде чем убежать по своим архиважным делам.
— Да, — блондинчик поднял голову. Сквозь выпуклые стекла очков его взгляд казался расфокуссированным и слегка растерянным. — Как ты себя чувствуешь, Джон?
— Мне уже лучше. Почему ты не идешь домой?
— Я обещал твоему соседу, что посижу с тобой до его возвращения. Он очень переживал за тебя.
Соседу, значит?! Ну, Алекс! Джонни даже смешно стало при мысли, что партнер мог за него переживать.
— Да я бы и один как-нибудь. Мне, правда, лучше, я же сказал… Или, хочешь, приляг на диване в гостиной? — предложил Маверик. — Что ж ты будешь полночи не спать?
Паскаль улыбнулся, тепло и открыто. Джонни его улыбка понравилась.
— Нет, спасибо. Я еще почитаю немножко. Во сколько обычно приходит Александр?
— Около часа ночи. Точно не знаю, я сам обычно прихожу позже.
Паскаль закрыл толстую, в черной кожаной обложке книгу и положил ее титульным листом вниз, на край стола.
— А ты где работаешь, Джон?
Вот тебе и раз, Джонни даже смутился. Он был уверен, что о его занятии знают все приятели Алекса. Достаточно хоть раз увидеть их ухмылочки при одном упоминании имени Джона Маверика!
Да почему он должен перед кем-то отчитываться; он же не ворует чужие деньги, а честно зарабатывает себе на хлеб… уж как умеет.
— Мне бы не хотелось говорить на эту тему, — вздохнув, ответил Маверик. — Извини, Паскаль.
— Конечно, это твое право, Джон.
Несколько минут они молча смотрели друг на друга, и Джонни очень хотелось самому спрятать глаза за толстыми радужными стеклами. В ношении очков есть как минимум два преимущества: пока они на тебе, твои чувства никому не видны, а стоит их снять — и мир становится расплывчато-прекрасен.
— Это я должен перед тобой извиниться, Джон. — произнес, наконец, Паскаль. — Я не собирался лезть к тебе в душу, прости. Любопытство — мой самый большой порок, — добавил он веско и с облегчением увидел, что стоящий в дверях худенький паренек с грустными еврейскими глазами робко заулыбался.
Хотя Паскаль Кламм и далек был по жизни от некоторых вещей, а о городских штрихерах имел не больше представления, чем о жителях планет системы Альфы Центавра; он прекрасно понимал, как больно может ранить человека неосторожно сказанное слово.
— Да, не смейся, Джон, продолжал он серьезно. — Именно, порок. Тот, кто задает собеседнику лишние вопросы, принуждает его ко лжи.
— Ерунда, — быстро перебил его Маверик. — Ты не спросил ничего особенного. Это мои личные тараканы. Я просто… не очень люблю рассказывать о себе. Слушай, а если ты все равно не хочешь спать, может быть, почитаешь мне что-нибудь из своей книжки? — попросил он неожиданно для самого себя.
Тут уже Паскаль слегка смутился.
— Это Библия, — сказал он, словно извиняясь, и перевернул черный кожаный томик названием вверх. — Конечно, если тебе интересно…
— Ты что, сектант? — удивился Маверик.
— Нет, почему же? Я так… для себя читаю. Просто хочу разобраться, как все устроено в мире.
— Ну и как, разобрался?
— Нет, — честно признался Паскаль. — Тут все довольно сложно. Ну что, почитать тебе? Да ты садись, Джон. Вот здесь, рядом.
Сесть с ним рядом, в теплом круге света, так близко, что можно почувствовать дыхание друг друга — вот что Паскаль ему предложил. Читать вслух красивые и мудрые слова, сложные и в то же время почти по-детски простые. И попытаться вместе понять мир. А если его понять, может быть, тогда он изменится?
Этого Джонни не суждено было узнать; потому что не успел он ответить, как хлопнула входная дверь — вернулся Алекс. Даже из кухни было слышно, как весело, хотя и не музыкально, он насвистывает в прихожей.
Не желая встречаться с Алексом, а уж тем более говорить с ним в присутствии Паскаля, Маверик ушел в спальню и снова лег, уткнувшись лицом в подушку.
Глава 4
«Толстая тетрадка в синей обложке, исчерканной вдоль и поперек и слегка потрепавшейся по краям, исписана почти полностью, осталось всего несколько чистых листов. Но их должно хватить, потому что и моя история тоже подходит к концу. Так я, по крайней мере, думаю. Предчувствие, граничащее с печальной уверенностью. Всплеск интуиции, если хотите.
Обычная синяя тетрадка. На ее обложке, вкривь и вкось, мелкими буквами набросаны стихотворные катрены. Не одно, а десятка два стихотворений. А внутри — целая жизнь. Моя жизнь, жизнь Джона Маверика. Не очень длинная, и не очень складная, но уж какая есть — я всю ее записал. Хотя и не слишком надеялся, что кто-то захочет ее прочитать. Кому интересна чужая жизнь, со своей бы разобраться.