Алекс вздохнул и прямо взлянул ему в глаза. Прямо и спокойно.
— Боюсь, что никогда, Джонни. Я говорил вчера с врачом, и он мне все объяснил. Ты получил травму, несовместимую с жизнью.
Слезы хлынули из глаз Маверика.
— Значит, — переспросил он беспомощно, — никакой надежды? А ты… уверен? Может быть, они ошибаются?
Но его друг только покачал головой.
— Так сказал врач. Не думаю, что он может ошибиться. Нет, Джон, не в твоем случае. Вообще-то, он советовал не говорить тебе, но… — Алекс пожал плечами. — Мне кажется, что самая печальная правда лучше неизвестности, разве нет? К тому же, у тебя теперь будет немного времени, чтобы… ну, подготовиться что ли морально… подумать там о чем-нибудь…
— Да, Алекс… спасибо, — прошептал Джонни.
— Джон, мне жаль, что все так вышло, правда, жаль…
Алекс чувствовал, что надо сказать что-то подобающее случаю, но, увы, психолог из него был никакой. Он поспешил поскорее закончить разговор. Не из душевной черствости, нет. Просто ему было тяжело видеть партнера больным и плачущим. Он и раньше не выносил его слез, но тогда можно было закатить мальчишке хорошую оплеуху, чтобы прекратить истерику. Сейчас у него, конечно, не поднялась бы рука бить умирающего. Да и персонал больницы мог его неправильно понять, пожалуй.
— Ладно, не грусти, — произнес Алекс, наконец. — Я пойду, а то поздно уже, спать пора. Завтра увидимся, надеюсь, — он безмятежно улыбнулся. — Да, чуть не забыл. — он вынул из кармана и протянул Джонни измятый листок. — Я распечатал последнее письмо твоей подружки. Подумал, что тебе интересно будет прочесть.
— Я не могу сейчас ничего читать, — тихо сказал Маверик. — О чем она пишет?
— Беспокоится, куда ты пропал, — ответил Алекс нехотя. Ему было лень пересказывать письмо, да и не очень-то хорошо он его помнил. Так, пробежал глазами. — Еще рассказывает, что ее бывший муж вернулся с повинной, и она его простила. У тебя, конечно, просит прощения и всякое такое.
— Если бы она знала, что это я виноват перед ней, что это я должен просить прощения, — возразил Джонни, всхлипывая и судорожно комкая в ставших вдруг чужими и неловкими пальцах край одеяла. Плакать ему было больно и стыдно перед Алексом, но он ничего не мог с собой поделать.
— Ты ни в чем не виноват, Джон, — спокойно сказал Алекс, — ни перед кем.
Маверик попытался приподняться на кровати, но сесть не смог; гримаса боли исказила его неузнаваемо осунувшееся за последнюю неделю лицо.
— Алекс, ты только не издевайся надо мной сейчас, но, пожалуйста, ответь… ты любишь меня, хоть немного?
— Ты что, совсем охренел?!
— Алекс, ты видишь, я умираю… Меня никто никогда не любил… за всю мою жизнь. У меня в детстве даже собаки не было…
Но его друг отводил глаза.
Признаться в любви? Кому, этому пидовке? Этому штрихеру? А если он все-таки выживет?!
— Пока, Джон, — произнес Алекс как можно мягче. — До завтра.
— Завтра может уже не быть, — прошептал Джонни, бессильно откидываясь на подушку, — для меня.
Алекс вышел, хлопнув дверью; его шаги стихли в коридоре, и Маверик остался один. Он рыдал, натянув одеяло на голову… от боли, от отчаяния, от жалости к самому себе… от стыда за свою так глупо сложившуюся и так нелепо оборвавшуюся жизнь. И сам не понял, когда забылся, провалился не то в беспамятство, не то в сон.
Маверик очнулся, как от толчка или внезапного звука. Была уже глухая ночь. Ни шороха, ни тиканья часов, ни звезд за окном… тишина и пустота, и все казалось не таким, как раньше. Словно контуры предметов стали четче, а углы заостреннее. И пол странно блестел, как будто по нему расплескали не то воду, не то кровь. Да и «ночник» горел по-другому: его узкая лампочка, подобно пламени свечи, дрожала и вытягивалась. И, истончаясь, хрупким огненным стебельком устремлялась вверх. А смутные желтые тени метались по стенам, трепетали и бились, как знамена на невидимом ветру.
Джонни наугад, точно слепой, протянул руку и взял с тумбочки письмо Кристины. Буквы дергались и прыгали перед глазами, как живые, но ему все-таки удалось разобрать начало:
«Дорогой Поль! Сегодня ночью мне приснился странный сон, как будто мы оба живем на разных берегах широкой и мутной реки. Совсем не похожей на Оку, другой… И ты был другим, не таким, как на фотографии. Гораздо моложе, почти мальчик. Беззащитный, как заблудившийся в темноте ребенок. И мне так хотелось протянуть тебе руку, через эту пустоту, через ночь, но река…»