Понюхав пивную банку, шериф поморщился и сказал:
– Если среди вас есть хоть один трезвый, можете уехать отсюда на машине. Иначе пойдете пешком.
– Да ладно вам, шериф, хватит нас отчитывать, – попытался возникнуть Чаннинг, но его главное оружие – дерзость – уже куда-то улетучилось. Чтобы придать своим словам солидности, он солидно сплюнул, хотя и без того удовольствия, с каким делал это несколько минут назад.
– Плеваться нехорошо, – заметил шериф, проследив глазами траекторию полета коричневой жижи. – А плеваться, когда находишься на чужой земле, нехорошо тем более. У себя дома плюйся сколько влезет.
– Да ну, шериф, – возразил Чаннинг слегка заплетающимся языком, – какая разница, где плюнуть. А если кому-то что-то не нравится…
Его сбивчивую речь прервал отец Шарлотты, шагнувший к Чаннингу и заговоривший странным, низким, бесцветным голосом:
– Чаннинг, запомни: если еще раз сунешься к моему дому, ты отсюда уползешь. Я тебе ноги обломаю. А если посмеешь еще раз прикоснуться к моей дочери, тебе больше никогда в жизни не захочется быть с женщиной.
– Что? Вы мне угрожаете? Слышите, шериф, он мне угрожает.
– Это не угроза, Чаннинг, – сказал отец все так же зловеще-монотонно. – Это обещание.
На мгновение во дворе дома Симмонсов воцарилась мертвая тишина. Шарлотта увидела, как Бадди и Сэм смотрят на отца Эту минуту они запомнят до конца своих дней. Может быть, именно в этот миг в их сердца и души и вкладывался тот кодекс чести горца, который действует и по сей день, в двадцать первом веке, точно так же, как действовал во времена их отца, деда, прадеда и более далеких предков на протяжении долгих столетий. Младшие братья Шарлотты не только запомнят этот миг, но и станут вспоминать его с благоговением, потому что именно в эти секунды им стало ясно, что значит быть настоящим мужчиной. Но Шарлотта увидела нечто большее, чего тоже никогда не забудет. Выражение папиного лица оставалось внешне спокойным, почти бесстрастным, но по его немигающему взгляду было понятно: никаким доводам разума, никаким аргументам он больше внимать не намерен. Ледяной взгляд сверлил Чаннинга. На любую попытку что-то возразить он сейчас ответил бы только одним способом: бросившись на противника с кулаками. Поняли ли это Бадди и Сэм? Если да, то они, конечно, еще больше восхищаются отцом. Однако для Шарлотты его слова: «Тебе больше никогда в жизни не захочется быть с женщиной» только усугубили унижение, пережитое в этот момент.
Шериф Пайк сказал:
– Не бери в голову, Билли. – После чего внимательно посмотрел на Чаннинга, продолжая говорить, обращаясь к отцу Шарлотты: – Чаннинг ведь не дурак. Он даже сумел окончить среднюю школу, о чем сегодня сам упомянул. Человек он уже взрослый и прекрасно понимает, что вести себя нужно по-взрослому, серьезно, а не выкидывать дурацкие номера, как глупый мальчишка. Правильно я говорю, Чаннинг?
Пытаясь сохранить хотя бы остатки достоинства, Чаннинг не сказал ни «да», ни «нет», не кивнул и не помотал головой, а в его последнем взгляде, брошенном на шерифа, не было ни уважения, ни наоборот. На отца Шарлотты он и вовсе старался не смотреть. Повернувшись кругом, парень махнул рукой друзьям и голосом, в котором не было ни призыва к капитуляции, ни приказа продолжать сопротивление, сказал:
– Пошли. Хватит с меня этой х…
Ругательство вроде бы и было произнесено, а вроде бы и нет. Приятели развернулись и последовали за ним, на подходе к углу дома снова зашагав прежней развязной походкой якобы уверенных в себе ребят. Впрочем, никто из них не рискнул сплюнуть на землю.
Шарлотта так и осталась стоять на месте, прижав ладони к лицу. Как только незваные гости скрылись из виду, она, не выдержав напряжения, расплакалась, содрогаясь всем телом. Отец поднял руки и посмотрел на них, словно раздумывая, что бы такое ими сделать или чего не делать и что сказать дочери, чтобы она успокоилась. Шериф, Большая Шляпа и кузен Дуги так и остались стоять на месте, как вкопанные. Женские слезы, как и в давние времена, полностью сбили с толку мужчин, словно парализовав их. Естественно, первой бросилась на помощь Шарлотте мама Обняв дочь за плечи, она прижала к себе ее голову, как делала всегда, когда Шарлотта была еще маленькой, и ласково, нежно сказала: