Все, хватит об этом думать. Джоджо обвел взглядом Главную площадь. Яркие лучи послеполуденного летнего солнца неожиданно выигрышно высветили готические здания, окружавшие площадь: суровые каменные строения словно потеплели – желтые, охристые, коричневые и пурпурные отсветы на стенах делали их еще более величественными и значительными. Здание библиотеки с высокой башней сейчас особенно походило на огромный собор… Джоджо редко бывал внутри, разве что его загонял куратор. Впрочем, пару раз он заглядывал туда по вечерам, едва ли не за полночь, чтобы как будто случайно повстречать там одну девушку, которая, как ему было известно, имела привычку засиживаться в библиотеке допоздна…
Навстречу Джоджо шел какой-то человек. Лицо вроде знакомое, но кто же это такой, черт возьми? Чуть старше сорока, в рубашке-поло с короткими рукавами, шортах цвета хаки и кроссовках… фигура просто кошмарная… мускулатура совершенно не развита… над ремнем брюшко свешивается… ноги тощие и костлявые, как жерди. Джоджо знал за собой этот грешок – снобизм по отношению к физическим кондициям окружающих, но ничего не мог с этим поделать. Ну, спрашивается, как может нормальный здоровый мужик довести себя до такого состояния? Да еще этот идиотский кейс в руке… Мужчина подошел ближе… Вот хрен, почему же никак не удается вспомнить, где он видел этого кривоногого урода? Человек, шедший навстречу, улыбнулся и кивнул. Джоджо непроизвольно улыбнулся в ответ. Когда они поравнялись, незнакомец посмотрел Джоджо прямо в лицо и сказал:
– Здравствуйте, мистер Йоханссен.
Джоджо вынужден был ограничиться неопределенным и оттого не слишком убедительным:
– Здрасьте… как дела?
Потом каждый пошел своей дорогой. Мистер Йоханссен? Болельщики так к нему не обращаются. Вдруг, когда было уже поздно, его осенило: да это же профессор социологии, который вел у них занятия в прошлом году в первом семестре. Как и большинство студентов-спортсменов, Джоджо числился на факультете социологии, известном своими дружественными отношениями со спортивной кафедрой. Вспомнить бы еще, как зовут этого типа?… Вроде Перлстайн, что ли… Мистер Перлстайн. Да, точно, мистер Перлстайн. Неплохой, кстати, дядька… В конце семестра он поставил Джоджо зачет за письменную работу, хотя прекрасно знал, что написал ее кто-то другой. Любому преподавателю было понятно, что студент-спортсмен не в состоянии связно излагать на бумаге даже простые мысли, а уж тем более написать курсовик. Вот только… Джоджо опять стало не по себе. Интересно, это ему показалось, или в голосе препода он действительно услышал некоторый оттенок иронии? «Здравствуйте, мистер Йоханссен, дебил с мячом вместо головы!»
Джоджо походил еще немного по университетскому городку, эффектно перекатывая крепкие мышцы плечевого пояса и все-таки надеясь, что кто-нибудь заметит его. Как-никак, парень он был видный. Удачно подобранная футболка не столько скрывала, сколько подчеркивала мускулатуру. Твою мать!.. Ну надо же! Никого!.. Может, хоть из окон кто-нибудь наблюдает? Джоджо обвел взглядом здания… Никого… нет, минуточку. На первом этаже колледжа Пейсон были открыты два окна – и что же он увидел там, за окнами, на стене? Он подошел ближе. Неужели? Точно! Так и есть! Это он – собственной персоной! Огромный, как минимум фута в четыре постер: Джоджо Йоханссен, триумфально взмывающий над частоколом тянущихся вверх черных рук. Да, судя по этой фотографии, надрать им всем задницу было для него плевым делом. Баскетболист подошел еще ближе, насколько это позволяли приличия, чтобы никто не мог заподозрить, что он проявляет нездоровый интерес к комнате какой-нибудь студентки или, того хуже, студента. Он был поражен… просто не мог оторвать глаз… Тот, кто жил в этой комнате, восхищался Джоджо Йоханссеном, более того, даже поклонялся ему. Постояв некоторое время неподвижно перед этими окнами, парень лишь большим усилием воли заставил себя наконец отвернуться и пойти прочь, понимая, что еще немного, и его поведение может показаться какому-нибудь случайному наблюдателю странным. Дальше по дорожке Джоджо шел, обуреваемый каким-то новым, близким к восторгу чувством, до сих пор неведомым ему, но от этого не менее ясным, чем обычные пять чувств…