Падишах. Почему-то это слово вызывало у Эдама ассоциации не столько с восточным правителем, сколько с толстым самодовольным человеком. Тот же самый мышино-серого цвета свитер с V-образным вырезом, та же – или, по крайней мере, такая же – белая футболка, виднеющаяся в этом вырезе, – в общем, необъятные слои жира мистера Квота были обтянуты точь-в-точь такой же одеждой, как в День солидарности натуралов с геями. При каждом движении все его тело начинало колыхаться, а жир словно перетекал из одних эластичных мехов в другие. Вот и сейчас по телу профессора пробежало нечто вроде желатиновой волны, вызванной очередным величественным жестом, которым он предложил Эдаму сесть на стоявший по другую сторону стола простой библиотечный стул – жесткое деревянное сиденье, крепкие подлокотники, короткая спинка из гнутого дерева.
– Берите стул, мистер Геллин, присаживайтесь.
Эдам сел, и мистер Квот поинтересовался:
– Откуда вы знаете о шестидесятых годах? Большинство студентов… А может, я вас переоценил, и вы говорите о тысяча семьсот шестидесятых?
– Я прослушал курс мистера Валлерстайна, – сказал Эдам. – «Социальные срезы Америки двадцатого века».
– Срезы… – фыркнув, повторил мистер Квот. Ощущение было такое, будто он услышал в этом слове какую-то неизвестную Эдаму юмористическую составляющую. – Значит, он это так называет?
Давненько я не слышал этого термина… даже не помню… пожалуй, со времен Толкотта Парсонса… В последнее время все недооценивают Парсонса. А проблема заключается в том, что его сложно читать – слишком нудно написано. – Мистер Квот отвернулся и посмотрел в окно; по его лицу блуждала рассеянная улыбка. Судя по всему, профессор погрузился в воспоминания о каких-то давно оставшихся в прошлом славных денечках.
Эдам не рискнул высказывать свои соображения на этот счет. Что еще за хрен с горы этот Толкотт Парсонс? Ну ладно, главное, что мистер Квот, судя по всему, пребывает в хорошем расположении духа и не горит желанием растерзать его в клочья… Удачно, что Эдам знает его любимые 1960-е!
– Шестидесятые… – сказал мистер Квот с неопределенным смешком. – Прошло уже почти полвека, и теперь то десятилетие кажется какой-то невероятной аномалией в истории человечества. – Он снова посмотрел в окно на Главный двор. Затем опять фыркнул непонятно над чем. Его взгляд вернулся к Эдаму. – Вы же сами видите, с чем нам сегодня приходится иметь дело… Натуралы в поддержку прав геев и лесбиянок… или рабские условия труда и нищенская зарплата на предприятиях общественного питания, с которыми у администрации университета подписаны долгосрочные контракты… и где большинство работников – нелегальные иммигранты из Латинской Америки… – Еще один смешок. Он вновь отвел взгляд. – Да, кругом лицемерие. Двуличность нашего общества можно просто ножом резать и на хлеб намазывать. – Мистер Квот опять взглянул на Эдама. – Пятьдесят лет… и ведь ничего не изменилось. А знаете, почему ничего не меняется?
Он уставился на Эдама, а вопрос повис в воздухе.
– Почему, сэр? – Парень понятия не имел, что еще сказать.
– Да все потому, что прогрессивные силы сейчас заняты не тем, чем нужно. Все они борются с дымом. Каждый считает, что если разогнать дым, то и огня не будет.
Вот и это суждение так же повисло в воздухе. Эдам совершенно не представлял себе, о чем это говорит мистер Квот. Поэтому он откликнулся все тем же банальным:
– Да, сэр.
– А знаете ли вы, почему в наше время никто больше не рискует заняться тушением пожара? Потому что никто не понимает, что происходит. Все старательно делают вид, будто не видят огня. Просто встать и объявить во всеуслышание: «Пожар!.. Мы горим!.. Давайте тушить!» – стало дурным тоном. Борьба с огнем, тушение пожара – все это было диффамировано и демонизировано. – Он обвиняюще ткнул пальцем куда-то в пол. – Теперь на это никто не решится, даже в так называемых академических ПК. Кто бы что ни говорил, а в свое время ПК – это была сила, хотя сила неоднородная и неоднозначная. Если бы не наши внутренние противоречия, не раскол в наших рядах, сегодня не считалось бы… вульгарным… назвать пожар холокостом… Да, холокост: вот точное слово для того, что происходит вокруг нас, причем я имею в виду первоначальное значение этого слова. По-гречески «холокауста» – жертва всесожжения, в более позднем значении – все, что было уничтожено огнем. Так вот, говорить об этом в наше время считается проявлением вульгарности, дурного тона. А вы, наверное, и не в курсе, что обозначает аббревиатура ПК? «Прогрессивные круги» – вот что в свое время скрывалось за этими двумя буквами. Желаете ли знать, что означает эта аббревиатура сейчас?