И все же почему, почему каждый день Шарлотта испытывает это неясное, а порой просто отчаянное чувство?… Если б только она могла поговорить с кем-нибудь об этом… если б кто-нибудь заверил ее, что она такая везучая, счастливая девчонка… Но, сколько ни раздумывай, у нее не было никого, кроме Джоджо. Исчезни он из ее жизни – и Шарлотта вновь осталась бы такой же одинокой, как в тот день, когда приехала в Дьюпонт. Джоджо такой милый. И так трогательно, что он постоянно обращается к ней за помощью. Но Джоджо не создан для разговоров по душам – даже с самим собой.
Она – Шарлотта Симмонс. Сможет ли она поговорить с собой открыто и честно, поговорить со своей душой, как просила мама? Мистер Старлинг всегда берет слово «душа» в кавычки, потому что, с его точки зрения, это в первую очередь порождение дремучих суеверий, раннее, еще почти первобытное определение для того, что позднее стали называть «дух в машине».
Почему же, мама, ты так ждешь от меня этого разговора с собой почему каждую минуту, как только я задумываюсь, я вспоминаю об этом? Если даже я представлю, что у меня действительно есть «душа», как ты это понимаешь, и я способна с ней поговорить – что я ей скажу? «Я – Шарлотта Симмонс»? По идее, это должно удовлетворить ту самую «душу», которая на самом деле является лишь порождением суеверий. Но почему тогда этот дух продолжает одолевать меня одним и тем же вопросом: «Да, но что это значит? Кто такая Шарлотта Симмонс?» «Невозможно дать определение отдельному уникальному человеку», – скажет Шарлотта Симмонс. Тогда этот маленький дух, которого на самом деле нет, спросит: «Ну хорошо, но разве ты не сможешь перечислить хотя бы некоторые признаки и качества, которые отличают Шарлотту Симмонс от любой другой девушки в Дьюпонте, назвать какие-нибудь ее мечты, амбиции? Разве это не Шарлотта Симмонс мечтала жить напряженной интеллектуальной жизнью? Или на самом деле она лишь хотела стать особенной и получить всеобщее признание и восхищение – вне зависимости от того, каким путем это будет достигнуто?»
Смешно, но ее избавил от необходимости отвечать на этот деликатный и не слишком приятный вопрос оркестр «Дети Чарли». Сиреневые блейзеры с золотистой окантовкой поднялись и заиграли старую-престарую песню «Битлз» – «Я хочу держать тебя за руку». Играли они ее так, словно ее написал Джон Филип Суза в качестве марша для военного духового оркестра с трубами, тубами, глокеншпилями и большими барабанами. Обе команды баскетболистов закончили разминаться, и – р-раз! – на площадку словно из-под земли вынырнули чирлидеры, танцовщицы «Чаззи», акробаты и близнецы Зуль, и представление продолжилось под такую громкую музыку и с таким бешеным весельем, что публика только ахала Братья Зуль теперь жонглировали раскрытыми опасными бритвами, ставшими в наше время такой же редкостью, как настоящее холодное оружие. Стоило жонглерам промахнуться и не успеть вовремя схватить бритву за перламутровую ручку, как… о-о-о-о… а-а-ах-х-х-х… все четырнадцать тысяч баскетбольных болельщиков чувствовали себя так, словно сверкающее лезвие отсекает им пальцы. Начался разогрев публики перед самой игрой. Что ж, цирк был в ударе.
Дух в машине продолжал что-то бормотать, но теперь Шарлотте было не до него. Вот циркачи словно опять провалились под землю, музыканты уселись на свои места, и в свете люминексовских ламп на сверкающем, медового оттенка прямоугольнике паркета началась игра.
Высоченный белый парень с коротко подстриженными на макушке, а вокруг сбритыми волосами, казалось, выстраивал всю игру изнутри, словно дирижируя великолепными черными атлетами, задавая тон и направляя их действия; возглавляя атаку и сам прорываясь к кольцу – лучше было не стоять у него на пути, когда он рвался положить мяч в корзину; «воспитывая» парней из университета Коннектикута – он просто сметал их, как библейский Самсон или Халк Невероятный.
Дьюпонт уже вел 16:3, когда тренер команды Коннектикута взял тайм-аут. Цирк мгновенно ворвался на временно опустевшее поле битвы, «Дети Чарли» повскакали с мест, замелькали пестрые «метелки», акробатки взлетели в воздух, а медь и ударные оркестра обрушили на зрителей что-то веселое, зажигательное и при этом неимоверно громкое. И все же музыка не смогла перекрыть многоголосый рев толпы. Со всех трибун и секторов, от первого ряда до последнего доносился вопль: «Давай-давай, Джоджо… Давай-давай, Джоджо… Давай-давай, Джоджо… Давай-давай, Джоджо…»