Может, ты о нем слышал? Ничем не хуже любого модного заведения в Нью-Йорке, и там всегда можно посидеть в тихом уголке, где ничто не помешает спокойному разговору. А еще я тебе скажу, что даже в нашем небедном братстве никто не поедет туда ужинать. Может, денег у них и хватит, но все равно никто не рискнет потратить такую сумму просто на ужин. Даже наш мистер Фиппс.
— Звучит заманчиво!
— Там я тебе и расскажу все, что могу. Надо же мне когда-нибудь выговориться. Расскажу, чего я натерпелся от этих говнюков — от главного говнюка и второго — Фиппс-то, правда, не совсем полное дерьмо, — но как они меня достали, сколько они надо мной измывались, особенно говнюк номер один со своей бандой — лучше и не вспоминать. Я расскажу тебе, какую подлянку они мне кинули на этом официальном приеме в Вашингтоне.
— Слушай, Айви, я ведь тоже кое-что знаю про этот прием и про те подлянки, которые отдельные говнюки устроили своим друзьям на этом приеме.
— А тебе-то откуда известно?
— Да вот знаю: например, кое-что о девушке по имени Глория.
— Охренеть, ну ты даешь! Да нет, это же просто невозможно. Эдам, ты меня паришь! Ну не можешь, не можешь ты этого знать! Неужели ты такой хитрый и пронырливый ублюдок, что тебе действительно все известно?
— Не все, не все, поверь мне… не все, но довольно много. Ну ладно! Об этом мы с тобой тоже поговорим! А сейчас извини — пошел я на эту гребаную пресс-конференцию.
Стаскивая по ступенькам крыльца свой велосипед, Эдам повторял про себя эти слова: не всё… не всё… Он знал недостаточно, чтобы удержать Шарлотту и заставить ее полюбить себя так, как он ее любил. Он и сегодня видел ее как вчера, как будто бы она и сейчас была здесь. Ничто, даже величайший триумф его жизни, даже одержанная его талантом и усилиями победа — ничто не смогло помочь ему завоевать Шарлотту. Эх, нет другой такой прекрасной девушки в этом мире…
Но сейчас нельзя предаваться унынию. Сейчас у нас пресс-конференция, а сразу после этого съемки специального сюжета для передачи Майка Флауэрса на канале РВС. Нет, в это просто невозможно поверить! Неужели это происходит на самом деле? Теперь нельзя было падать духом: его час настал.
Хойт сидел в одиночестве за стойкой бара «И. М.» и пил — пил в одиночку, с видом последнего неудачника, которому в жизни ничего больше не остается, как сидеть в баре и пить в одиночку.
Впрочем, при строгом, но сугубо формальном рассмотрении нельзя было сказать, что Хойт сидит за стойкой совсем один. Боковым зрением он заметил другого студента, которого прежде никогда в жизни не встречал… но тот перегнулся через пустой табурет рядом с ним и спросил:
— Ты ведь Хойт Торп, правда?
Хойт едва повернул голову в сторону так бестактно вторгшегося в его одиночество парня и, едва шевельнув губами, ответил:
— Ну да.
Сказано это было с таким усталым видом, словно ему этот вопрос надоел хуже горькой редьки. Его уже тысячу раз об этом спрашивали. Впрочем, если тысяча и была преувеличением, то, объективно говоря, небольшим. Парень был очень высокий, очень костлявый, с очень бледным, покрытым шрамами от угрей лицом, на котором сейчас читалась заискивающая улыбка. Некое подобие бороды росло у него не на челюсти и подбородке, а где-то ниже, почти на шее. В общем, чмо. Чмо и мудак — коротко и ясно охарактеризовал его для себя Хойт. Притом мудак был сильно навеселе.
— А-атлично! — сказал пьяный мудак. — Ну ты, парень, крут! Круче не бывает! Просто хотел тебе сказать!
С этими словами он сжал ладонь в кулак и подставил его практически к носу Хойта. Тот без всякой охоты тоже сжал кулак и ткнул им в кулак пьяного мудака. Ритуал знакомства и выражения взаимного уважения можно было считать состоявшимся.
— В натуре, блин, круто! — заявил парень с искренней теплотой в голосе, свойственной действительно пьяным людям. — Гони волну дальше, пусть все утрутся!
«В натуре, блин… Гони волну…» Да где он только этого набрался? Это были старомодные словечки… Если хочешь говорить с крутыми, так научись хотя бы правильные слова подбирать — те слова, которые мы, крутые, используем в разговоре друг с другом… Эх ты, урод пьяный…
На часах была половина десятого, и в «И. М.» все только начиналось. К счастью, для живой музыки было еще рано, да и посетители вели себя пока тихо. Драйв от того, что они попали в то место, «где все происходит», еще не пробил их, и они спокойно сидели за столиками, переговариваясь и обмениваясь новостями. Из колонок, висевших по углам помещения, слышалась музыка с меняемых пока что не диджеем, а барменом компакт-дисков. В данный момент вечно одинокий Джеймс Мэтьюз со своей вечно одинокой гитарой тянул, тянул и тянул свою, естественно, вечно одинокую… балладу?.. кажется, так это называется?.. под названием «Всем бедам назло у меня все хорошо». Во всяком случае, она несколько отличалась от его обычного репертуара.
Сторонний наблюдатель мог бы решить, что флегматичное «как-мне — это-все-надоело» поведение Хойта было продиктовано желанием во что бы то ни стало сохранить в глазах окружающих крутизну, а следовательно, и презрительное отношение к тому, что происходит вокруг. Как-никак, на парня свалилась весьма сомнительная популярность. Ему, наверно, было нелегко держаться по-прежнему достойно и независимо. Самое смешное — если не считать, что это было вообще не смешно, — заключалось в том, что практически весь кампус воспринял статью этого маленького говнюка Эдама Геллина практически как новую версию «Короля Артура и рыцарей Круглого стола» с Хойтом и Вэнсом в качестве главных героев. Это мелкое чмо, это ничтожество, этот уродец Эдам Геллин, наверное, думал, что общественное мнение смешает Хойта с дерьмом из-за «подкупа». Однако на самом деле общественное мнение было настолько воодушевлено историей с минетом и дракой в ночной Роще, что вникать в другие подробности уже не желало. Хойт своими ушами слышал, как студенты цитировали одну строчку: «Чем занимаемся? Да смотрим, как делают минет какому-то мудаку с обезьяньей рожей, — вот чем занимаемся!» — и сгибались от смеха в три погибели. И что там какой-то подкуп по сравнению с таким красноречием? А то, что за молчание ему предложили хлебное местечко на Уолл-стрит с невероятной стартовой зарплатой и он согласился — так кому какое дело?
— Привет, чувак, извини, что опоздал. — Вэнс. Явился наконец.
— Где ты, на хрен, шляешься? — наехал на друга Хойт. — Я тут сижу и веду себя как полный мудак, зато видишь — ни одна скотина рядом не села, так что местечко я для тебя приберег.
Вэнс взгромоздился на табурет.
— Извини, старик, раньше никак не мог. Завис в библиотеке с учебником по…
Договорить он не успел — за его спиной нарисовался парень, который обалдело воскликнул:
— Ой, блин, подожди-ка секунду… ты же Вэнс Фиппс?
Вэнс повел себя точь-в-точь как Хойт — то есть сделал вид, что ему глубоко наплевать на окружающих, и вообще он от всего этого устал и ему все наскучило.
Дождавшись, пока парень, впечатленный возможностью взглянуть на самого Фиппса, наконец отвалит, Вэнс сказал Хойту:
— Ну вот, урод, хотел ведь ты стать легендой своего времени? Поздравляю. Тебе это удалось. Добился своего. И чует мое сердце, что это останется легендой не только твоего времени. Я думаю, здесь еще много лет будут рассказывать про Хойта Торпа и «Ночь трахающихся черепов».
— А про тебя, думаешь, забудут? — спросил Хойт.
— Боюсь, что нет. Но в любом случае уж друг перед другом не будем ломать комедию. Ясно, что я в этой истории — второй номер. Разве у меня хватило бы крутизны и наглости выдать такую бессмертную фразу: «Чем занимаемся? Да смотрим, как делают минет какому-то мудаку с обезьяньей рожей, — вот чем занимаемся»? Bay. Похоже, у того бугая, которого ты так лихо завалил, редкая способность запоминать все в мельчайших подробностях. Это же надо было — после того, как его так приложили, запомнить твою крутую фразу слово в слово! В общем, Хойт, влипли мы в историю, но и в легенду тоже попали. — Вэнс заговорщицки подмигнул и кривовато усмехнулся: «Ну мы и круты!»
Хойт дипломатично не стал комментировать эту тему, а спросил:
— Слушай, Вэнс, а сколько нам осталось до выпуска?
— Да не знаю… март, апрель, май… три месяца получается.
— Значит, три месяца я буду оставаться тут прижизненной легендой, а потом — пустота?
— Ну, в общем-то, это правда, — сказал Вэнс, — но ты же знаешь, что сможешь каждый год сюда приезжать на встречи выпускников, и я думаю, всегда найдется достаточно желающих сыграть туш в твою честь.