Отто был несказанно рад. С Индией покончено; то, что заодно было покончено и со всей государственной службой, его, видимо, не волновало. Но он настоятельно требовал, чтобы я действовал оперативно, не дожидаясь, пока Робертсон сообщит свое мнение в соответствующие инстанции. Если его оценка попадет в архив, сказал Отто, в моей биографии навсегда останется черное пятно. Он предложил также, чтобы, ставя Робертсона в известность о моем решении отказаться от государственной службы, я сослался на какой-нибудь личный мотив, не связанный напрямую с «сильно развитым чувством социальной справедливости». Наша задача: как можно глубже похоронить в памяти наставника политический аспект проблемы. Мне внезапно пришел в голову уже готовый предлог — моя женитьба: можно, например, сказать, что в последнее время я начал сомневаться в ранее принятом решении, ибо длительное пребывание в странах с жарким климатом опасно для здоровья жены. На этом и порешили, так я и отписал Робертсону.
Мы перешли к обсуждению списка моих друзей, и я вручил Отто толстую пачку исписанных листов бумаги.
— Это все? — спросил он.
Я признался, что нет, мне не хватило времени перечислить всех. Он весело рассмеялся.
— Все верно, я и не ожидал, что вы сумеете за одну неделю справиться со всеми своими контактами.
Вновь обретя серьезный вид, он посоветовал заниматься этим делом регулярно, причем сперва составить полный список уже имеющихся связей, а затем дополнять его новыми знакомыми.
— У вас в результате скопится масса мусора, — заметил он, — однако за каждую полезную страницу не жаль будет истратить горы бумаги.
Эта гигантская работа продолжалась свыше 30 лет и закончилась, лишь когда я уже прочно обосновался в Москве. Я, конечно же, быстро научился действовать избирательно, сосредоточивая внимание на тех, кто мог оказаться полезным как источник информации или же представлял опасность как противник. Тем не менее страшно подумать, какое количество обвинений в диффамации может быть против меня выдвинуто, если московские архивы в один прекрасный день увидят свет.
Прошло довольно много времени — больше обычного, — прежде чем я вновь увидел Отто. У нас была отработана система, в соответствии с которой на каждой очередной встрече мы обговаривали условия трех последующих — основной и двух запасных (на случай, если кто-то из нас не сможет выйти на основную). Кроме того, существовали еще условия вызова на экстренную встречу, которыми нам так ни разу и не пришлось воспользоваться.
Отто, надо заметить, испытывал профессиональный страх перед телефоном; за время нашей совместной работы он лишь однажды воспользовался телефоном и то в совершенно неотложной ситуации, когда нельзя было ждать даже обмена сигналами о выходе на экстренную встречу.
Когда примерно через месяц Отто прибыл на встречу, он был не один. Своего спутника он представил мне как Тео. Трудно было вообразить себе более разных людей. Рядом с невысоким, плотным и краснолицым Отто стоял бледный гигант, хотя ростом он был никак не выше 190 сантиметров. Глубокие впадины на щеках и морщины вокруг глаз свидетельствовали о богатом жизненном опыте и даже, возможно, о тяжелых лишениях. Впечатление это усугубляли большие, глубоко посаженные глаза и меланхолическая улыбка. Мне он запомнился как олицетворение мудрости и огромной доброты. Здороваясь со мной, Тео произнес:
— Guten Tag. Wie geht es Ihnen?[13]
И по тому, как он это произнес по-немецки, я сразу признал в нем венгра.
Позднее выяснилось, что Тео намного охотнее рассказывает о своем прошлом, чем Отто. В юности он готовился стать священнослужителем, но отказался от этой карьеры, когда его призвали в австрийскую армию и отправили на Восточный фронт. Там он попал в плен к русским. Ему довелось быть свидетелем Февральской и Октябрьской революций, он стал большевиком и сражался в рядах Красной Армии на Южном фронте против белогвардейских войск Деникина. О том, каким образом он попал в советские спецслужбы, я так и не узнал, но, по всей видимости, он работал там достаточно долго и занимал весьма высокий пост.