Как-то мы поехали на обед к маме, и таксист обратил наше внимание на преследователей:
— Вы знаете, что за вами следят?
— С какой стати? Вам показалось, — возмутилась я.
— Я их нутром чую и сразу заметил «Волгу», которая сидит у меня на хвосте, — и шофер объяснил мне, чем эта машина отличается от обычной «Волги».
Когда Ким рассказал нашему очередному Владимиру о подозрениях Джозефины, тот явно растерялся, и, судя по его смущению, нам не следовало замечать слежки. Да мы ее и не замечали, пока нам не открыла глаза бдительная Джозефина. Кто может знать, чего мы еще не видели?
Этот случай напомнил мне другой эпизод. Такую же наблюдательность, как и Джозефина, я проявила намного раньше, еще до замужества. Это было в Ярославле во время нашего путешествия с Блейками. Когда мы впятером — Ким, я и семейство Блейков — прогуливались по парку, я заметила, что за нами неотступно следует темноволосый молодой человек в белой рубашке с короткими рукавами и с газетой в руке. Казалось, остальные этого не замечали, и я не поделилась с ними своими наблюдениями. Дойдя до конца пустынной аллеи, мы в раздумье остановились, прежде чем повернуть обратно. Наш преследователь замешкался, перешел на другую сторону и потом бродил из конца в конец параллельно с нами. Я бы и теперь его узнала.
Кураторы играли значительную роль в московский период жизни Кима. Имели ли какое-то официальное название, должность и те дополнительные обязанности, которые выполняли прикрепленные к Киму сотрудники КГБ, я не знаю. Мы обращались к ним по имени, как они сами нам представлялись, и так же называли их в разговоре между собой.
Как правило, к Киму было приставлено два куратора. Один занимался профессиональными проблемами, другой, рангом пониже, — бытовыми. Круг их занятий не был строго определен, и все зависело от личных качеств каждого из них. К одному было легко обращаться, другой на любой вопрос отвечал: «Это не так просто», — и Ким потом часто повторял эти слова, сталкиваясь с различными проблемами.
Кураторы оказывали Киму неоценимую помощь, избавляя от многих хлопот. Вместе с тем он и шагу не мог сделать без их ведома, например, уехать за пределы Московской области. Это было сочетание полицейского надзора с дружеской опекой.
Кима оберегали от нежелательных, по мнению кураторов, контактов, особенно с иностранцами. Они объясняли это заботой о его безопасности, говорили, что иностранные спецслужбы могут организовать террористический акт. Ким исключал такую вероятность, считал это полнейшей чепухой. Но в основном его устраивал уединенный образ жизни. Ему не хотелось оказаться в положении Дональда Маклина, у которого часто на лестничной площадке толпились иностранные корреспонденты.
Окружив Кима завесой секретности, ему не удосужились создать легенду, и мы часто попадали впросак, не зная, что отвечать на те или иные вопросы, которые мог задать работник домоуправления, врач санатория, просто сосед. И хотя невооруженным глазом было видно, что Ким иностранец, нам следовало это скрывать. Но мы жили в самом обыкновенном доме и не могли полностью отгородиться от людей. Я все просила куратора придумать легенду для Кима, и наконец мы ее получили. Отныне считалось, что Мартинс Андрей Федорович (под таким именем, как я уже писала, Ким проживал в Советском Союзе) работает в должности консультанта в НИИ «Омега», куда можно было позвонить по определенному телефону в подтверждение этого.
В целях безопасности Киму рекомендовали поменять квартиру и предложили посмотреть наш будущий дом. Мы с Кимом приехали по указанному адресу, но дом разыскать не могли, и я обратилась за помощью к прохожему.
— А, это тот дом, где живет Луис Корвалан! — обрадованно воскликнул он. Через некоторое время я поехала посмотреть одну из квартир в этом доме, чтобы иметь представление, как будет выглядеть наше жилище. Дом был заселен только наполовину, мне показали одну из пустующих квартир и тут же радостно сообщили:
— Этажом ниже живет Луис Корвалан!
Можно было предвидеть, что здесь Киму недолго удастся сохранить свое инкогнито. В результате он не захотел расставаться со своей любимой квартирой и наотрез отказался переезжать.
Сам Ким ничего не боялся. В Москве он расслабился настолько, что не замечал (или не хотел замечать?) явной слежки за собой. Но в подсознании все еще жил страх, который имел отношение ко времени его активной деятельности, — страх разоблачения. Его мучили кошмары по ночам, и он часто вскрикивал во сне.