Дымчато-голубой с розовой грудкой поползень спускался к кормушке по дереву вниз головой и стремительно уносился ввысь с кусочком хлеба для своих птенцов.
Маленькие трясогузки, изящные и высокомерные, прохаживались по дорожке, подбирая упавшие крошки.
Иногда случались трагедии, когда птицы с лета ударялись о стекло террасы и падали замертво.
Однажды я подобрала на земле неподвижный крохотный комочек — это был соловей. Пока я пыталась вдохнуть в него жизнь, вокруг моего носа вился назойливый комар. Скрюченные лапки стали медленно расправляться, и коготки вцепились в мой палец, но глаза все еще были подернуты пленкой. Вдруг соловей взглянул на меня своими бусинками, в то же мгновение склюнул комара и, поблагодарив меня веселой трелью, молниеносно упорхнул.
Ким ревниво охранял покой своих питомцев и гонял кошек, которые стали его злейшими врагами.
Помимо птиц к кормушкам стали наведываться и белки. Однажды, сидя под деревом, я услышала странный звук. Посмотрела вверх. Там на ветке сидела белочка и возмущенно цыкала на меня, а ее пушистый хвост дрожал от негодования — я вторглась на ее территорию. Прогнав меня, она приступила к своему обеду.
ВСТРЕЧИ С ГРЭМОМ ГРИНОМ
Встреча старых друзей в Москве после 35-летней разлуки была насколько радостной, настолько неожиданной и даже невероятной по тем временам.
Грэм Грин приехал в Москву по приглашению Союза советских писателей в сентябре 1986 года впервые после 25-летнего перерыва. По прибытии в Шереметьево он сразу заявил, что хотел бы встретиться со своим давним другом Кимом Филби. Вместе с тем на вопрос корреспондента, увидит ли он Филби, Грин ответил коротко:
— Не знаю.
Его сомнения были вполне обоснованны. Тогда, на заре перестройки, эта встреча могла и не состояться, стоило кому-то в верхах усомниться в ее целесообразности. Само имя Грина у нас в стране упорно замалчивалось в течение 20 лет с тех пор, как он выступил в защиту советских писателей Даниеля и Синявского. Они были приговорены к тюремному заключению в 1965 году за публикацию своих произведений на Западе. В знак протеста Грин отказался посещать Советский Союз и запретил издание там своих книг. Он также осудил введение советских войск в Чехословакию в 1968 году.
О приезде Грина нас известил Генрих Боровик и впоследствии любил повторять, что старые друзья встретились благодаря его активному содействию. Ким пригласил Грина на ужин, и весь следующий день мы готовились к приему дорогого гостя. Для меня это было особенно радостным событием. Я очень любила Грина как писателя и читала все его книги в русском переводе. К его творчеству я обратилась и при изучении английского языка. Моту сказать, что роман «Суть дела» послужил мне учебным пособием — это была первая книга, которую я осилила в подлиннике.
В тот незабываемый вечер я вышла встретить Грина в трепетном волнении. Мне казалось, что у него саркастический характер, и я робела. Я вспомнила, как впервые мы с Кимом заговорили о Грине. Это было летом 1970 года в Томилино, на даче у Блейков, в самом начале нашего знакомства, после той странной ночи, когда Ким удивлял меня своеобразной, интерпретацией образа «английского мужчины». Мне попался на глаза журнал «Тайм» с портретом Грина на обложке, и, как бы отвечая на шаблонный вопрос, который любили задавать журналисты, я сказала Киму:
— Это мой любимый писатель.
А он удивленно подхватил:
— Это мой друг.
Мне запомнилось лицо на фотографии — суровое и даже сердитое. Тогда нам и в голову не могло прийти, что в один прекрасный день мы будем принимать Грэма в своем доме. Да и Грин не питал раньше надежды на такую встречу, не мог мечтать и о телефонном разговоре. «Разумеется, я даже не пытался связаться с тобой по телефону», — писал он Киму в 1978 году.
…Из-за поворота вынырнула «Чайка» и, мигнув фарами, бесшумно притормозила около меня. Когда передо мной появился живой, улыбающийся Грин, я все еще не верила своим глазам. Он был очень высокого роста, и мне подумалось, что в машине ему приходилось складываться вчетверо. Грин протянул руку и смущенно сказал:
— I am so shy! (Я такой стеснительный!)
Его слова прозвучали трогательно. Они скорее были уместны в моих устах, так как соответствовали моему состоянию и характеру. Я не успела опомниться, как он снова повторил:
— I am so shy!
Мы прошли несколько шагов, нырнули в темноту нашего неопрятного подъезда и поднялись в лифте, пропитанном неприличными запахами.
На пороге нас встретил Ким. Друзья обнялись, смущенно и радостно похлопывая друг друга по спине. Усаживая Грэма за стол, Ким сказал: