Тем временем майор и два арестовавших меня гвардейца, не веря ни одному моему слову, приступили к осмотру моего чемодана. Проявив неожиданную деликатность, они надели перчатки и принялись вытаскивать вещь за вещью, прощупывая и разглядывая каждую на свет. Не найдя ничего предосудительного в моем нижнем белье, они стали тщательно замерять наружные и внутренние размеры чемодана и простукивать его поверхность. Когда «невинность» содержимого чемодана оказалась вне всяких сомнений, гвардейцы даже вздохнули. У меня появилась надежда, что пришел конец моим испытаниям и теперь мне прикажут с первым же поездом убираться из города, но этого не случилось.
— А теперь, — неприятным тоном сказал майор, — посмотрим, что у вас?
И предложил мне вывернуть карманы. Нужно было действовать немедленно. Я быстро вытащил бумажник и резким движением швырнул его на полированный стол. Бумажник, закрутившись, полетел в дальний конец стола. Как я и предполагал, все трое. бросились за бумажником, стараясь дотянуться до него через стол. В тот момент, когда передо мной торчали три задницы, я выхватил из кармана брюк злополучный клочок бумаги, смял его и быстро проглотил. Теперь с легким сердцем я выворачивал все карманы. Майор не стал подвергать меня неприятной процедуре телесного осмотра. Вместо этого он прочел мне сухую короткую лекцию о коммунистах, засевших в английском правительстве, и приказал убираться из Кордовы на следующий же день.
Утром, когда я расплачивался за номер в отеле, из ниши в холле появились оба моих «приятеля» из гражданской гвардии и попросили подвезти их до станции на заказанном мной такси. Садясь в поезд, идущий в Севилью, я подарил им пачку английских сигарет, и они радостно замахали вслед уходящему составу.
В этом эпизоде не было ничего героического. Если бы даже инструкцию по пользованию кодом обнаружили, мой английский паспорт, вероятно, спас бы меня от смертного приговора. Однако в будущем у меня будет немало возможностей убедиться в том, что операции, связанные с настоящим риском, не всегда влекут за собой наибольшую опасность, так как можно заблаговременно определить действительную степень риска и принять соответствующие меры предосторожности. А вот незначительные случаи, подобные только что описанному, часто подвергают человека смертельной опасности.
СЕКРЕТНАЯ СЛУЖБА ПРИНИМАЕТ МЕНЯ НА РАБОТУ
Насколько мне помнится, впервые я установил контакт с английской секретной службой летом 1940 года. Меня это интересовало уже несколько лет. Еще в нацистской Германии и позже в Испании, где я работал корреспондентом «Таймс» при вооруженных силах генерала. Франко, я питал некоторую надежду на то, что ко мне постараются «подобрать ключи». Я был уверен, что сразу узнаю «своего» человека, как только он начнет осторожно зондировать меня. Он представлялся мне худощавым, загорелым, конечно, с подстриженными усиками, немногословным и, вероятно, ограниченным. Он, конечно, предложит мне работать во имя родины и сурово нахмурится при упоминании об оплате. Но увы! Ничего подобного не происходило. Единственным офицером разведки, который проявил ко мне в Испании какой-то интерес, был немец, некий майор фон дер Остен, он же дон Хулио. Он погиб в начале второй мировой войны в автомобильной катастрофе в Нью-Йорке. Дон Хулио обычно привозил меня в помещение абвера в Конвенто-де-лас-Эсклавас в Бургосе и давал пояснения по большим картам, висевшим на стене и утыканным обычными цветными булавками. Целый год он время от времени угощал меня обедами с вином, и контакт был полезным. Однако в итоге выяснилось, что он интересовался мной лишь с одной целью — чтобы я представил его знакомой мне даме. Когда я оказал ему эту услугу, майор сразу же предложил ей работать на немецкую разведку и выполнять обязанности иного рода. Дама с возмущением отвергла его по всем статьям, и он отдалился от меня.
Когда разразилась вторая мировая война, «Таймс» направила меня в Аррас своим корреспондентом при штабе британской армии. К июню 1940 года я вернулся в Англию, будучи дважды эвакуирован — из Булони и Бреста. В Лондоне я написал для «Таймс» две-три статьи, в которых подвел итоги кампании и указал на ее различные моральные аспекты. Не помню, что я тогда писал, а прочитав недавно едкие замечания об этой кампании в мемуарах Лиддела Гарта, испытал лишь чувство облегчения за провал в памяти. Должно быть, я написал ужасную чепуху. Но главное, что к концу июня я оказался без дела. «Таймс» не проявляла намерения ни отделаться от меня, ни перегружать работой. Таким образом, у меня появилось свободное время и я мог заняться планированием своего будущего. Главное, нужно было определить ту основу, на которой его следовало строить.