У Гранда никогда не было средств для осуществления своих идей, зато их щедро поставляли его преемникам. Его лондонский штат легко мог разместиться в большой гостиной. Так оно и бывало, когда мы регулярно собирались по воскресеньям в его загородной вилле, где неиссякаемыми темами для обсуждения были планы, планы и планы. В разведке Гравду доставались чуть ли не одни объедки. Более старые и более прочно обосновавшиеся секторы разведки с неодобрением встречали его попытки добиться большего куска от «секретного» пирога. Исходя из вполне обоснованной предпосылки, что саботаж и подрывная деятельность сами по себе небезопасны (виновников взрывов нетрудно установить), работники разведки с удовольствием спешили сделать необоснованный вывод: взрывы — это, мол, напрасная трата времени и денег, так пусть лучше все средства идут на «тихий» шпионаж. Поэтому требования Гранда, адресованные казначейству и вооруженным силам, нередко замораживались в самой разведывательной службе. В лучшем случае Гранду оказывали прохладную поддержку.
По части политической диверсии возникали еще большие трудности, потому что здесь затрагивались основные аспекты британской политики. В общем и целом английское правительство привыкло поддерживать монархов и олигархов в Европе и было настроено против любых форм подрывной деятельности. Лишь представители левых движений могли оказывать Гитлеру какое-то сопротивление — крестьянские партии, социал-демократы и коммунисты. Только они были способны, рискуя жизнью, бороться против оккупантов. Но было маловероятно, чтобы они стали стараться ради английского правительства, упорно продолжавшего заигрывать с королями и принцами, которые систематически преследовали всех левых в период между войнами. Таким образом, в Англии идеологи подрывной деятельности начали свою работу в условиях серьезных препятствий, воздвигаемых Министерством иностранных дел, которое слишком поздно поняло, что, каков бы ни был исход войны, солнце их любимых марионеток закатилось навсегда. Не удивительно поэтому, что в самый решительный момент движения Сопротивления стали тяготеть к Советскому Союзу и что противостоять влиянию СССР во Франции, Италии и Греции удалось лишь благодаря присутствию англо-американских вооруженных сил.
В целях конспирации и для удобства всем офицерам СИС давали условные обозначения, которые применялись в корреспонденции и при разговорах. Гранд, естественно, обозначался буквой «Д». Начальники подсекторов были известны как «ДА», «ДБ» и т.д., а их помощникам добавляли цифры, например «ДА-1». Гай был «ДУ». По установленному порядку я должен был бы значиться как «ДУ-1», но Гай деликатно объяснил, что условное обозначение «ДУ-1» подразумевает определенную подчиненность ему, а он хочет, чтобы нас считали равными. Гай разрешил эту дилемму, прибавив к моему обозначению вместо цифры букву «Д». Так передо мной открылась карьера работника Секретной службы, значившегося как «ДУД»[20].
Подсектор «ДУ» не был идеальной стартовой площадкой для моей карьеры. Мне хотелось найти в службе собственное место, а для этого прежде всего необходимо было выяснить, как она организована и чем занимается. Гай же, сообразно своим склонностям, превратил свой подсектор в своеобразную фабрику идей. Он видел себя в качестве колеса, которое, вращаясь, высекает, словно искры, идеи. Куда падали эти искры, его, по-видимому, не интересовало. Он проводил массу времени в кабинетах других сотрудников, пропагандируя свои идеи. Когда он воодушевлялся, коридор сотрясал хохот, доносившийся и до кабинетика, где я размышлял или читал газеты. После трудового утра, заполненного разговорами, Гай врывался ко мне в кабинет и, играя ямочками на щеках, предлагал пойти выпить.
Однажды в июле Гай вошел ко мне, против обыкновения, с какими-то бумагами. Это были страницы написанной им докладной записки. Гранд в основном одобрил ее содержание, но предложил глубже изучить и подработать вопрос. Для этого Гаю и понадобилась моя помощь.
Я страшно обрадовался. По долгому опыту я знал, что «помогать» Гаю значило освободить его от всякой работы. Но поскольку я целых две недели буквально ничего не делал, я был рад любой работе. Я взял документ, а Гай уселся на край стола, стараясь уловить на моем лице признаки одобрения.