Мисс Лайджест чуть вздрогнула, повернулась в мою сторону и улыбнулась: - Вы уверены? - Абсолютно уверен. - Не судите меня слишком строго, ведь я не садилась за рояль больше полугода, - она отложила ноты и кивком указала на пыльное покрывало от инструмента на полу, - в этой комнате даже не убирают. - Вы играли великолепно, мисс Лайджест: вдохновенно, пламенно и технично. - Вы, мистер Холмс, как всегда, слишком снисходительны ко мне. - Ничуть. Я говорю то, что думаю. - Благодарю вас. Присаживайтесь здесь, только снимите чехол с кресла. - Надеюсь, я не слишком грубо нарушил ваше уединение, мисс Лайджест? - спросил я, усаживаясь напротив нее. - Когда я услышал звуки музыки, то уже не мог оставаться в своей комнате, не удовлетворив любопытства. - Вы мне совсем не помешали, мистер Холмс, - ответила она, расправляя рукава и застегивая манжеты, - вы же знаете, что я всегда рада вашему обществу. - А я не устаю удивляться тому, как много вы умеете. Почему вы не сказали, что замечательно играете, когда мы с вами беседовали о музыке и спорили о вкусах? - Это было бы не слишком скромно с моей стороны, усмехнулась она, - и, кроме того, вы ведь тогда тоже не сказали, что играете на скрипке, и я вынуждена была позже разоблачить вас. Помните? - Мне этого не забыть.
Она рассмеялась: - И теперь вы пришли в полной решимости снова доказывать мне превосходство "Летучего голландца" над "Севильским цирюльником"?* - Нет, мисс Лайджест, вы выставили мои музыкальные вкусы в очень уж примитивном виде. Я действительно предпочитаю немецкую музыку: она располагает к глубоким размышлениям и помогает сосредоточиться, когда это необходимо. Но я отнюдь не собираюсь переубеждать вас в том, что касается ваших личных пристрастий! - В самом деле? Даже если я скажу, что мой любимый композитор вовсе не Бетховен? - Даже в этом случае... А что в наших спорах я показал себя настолько непримиримым, мисс Лайджест? - Насколько я могу судить, вы действительно непримиримый спорщик, мистер Холмс, - улыбнулась она. - Должно быть, мой азарт иногда берет верх над здравым смыслом, и это ваша заслуга, мисс Лайджест. - Моя? - шутливо возмутилась она. - Хотите сказать, что это я виновата в вашей непримиримости? - Косвенно да. Вам каким-то образом удается вызывать меня на споры даже тогда, когда я вовсе к ним не расположен, и часто это касается тех вещей, о которых я вообще никогда и ни с кем не спорил! - О вас я могу сказать то же самое, мистер Холмс! Вы часто, сами того не подозревая, вызываете во мне азарт, который я ничем не могу объяснить. - Тогда мы квиты. А что это за композитор, мисс Лайджест, на которого вы променяли Бетховена? - Вивальди. Хотя я не скрипачка, я очень люблю его. - Вивальди замечателен, но я нахожу его чрезмерно чувственным. - Чрезмерно? По-моему, он гармоничен и правилен, как никто другой. - Его захлестывают страсти, и вся эта дрожь в теле дает мало проку. - А я не думаю ни о чем, когда слушаю его: все мысли занимает только наслаждение. - Вивальди вызывает ощущения особого рода - эмоции выходят изпод контроля и начинают жить самостоятельной жизнью, а мне это не очень нравится: я предпочитаю, чтобы рассудок всегда сохранял свое главенство. - Я это заметила, - сказала мисс Лайджест, одарив меня своим спокойным испытующим взглядом. - Я тоже люблю ясность рассудка, но знаю также и то, что эмоции порой оказываются достаточно сильными и с ними приходится считаться. - С чем же приходится считаться? - Я не знаю... Возможно, со стремлением к переменам, с жаждой новых ощущений, свободы, с ненавистью и любовью, наконец. Знаете, наши чувства иногда преподносят нам сюрпризы и оказываются очень неожиданными, - ее синие глаза вдруг заискрились то ли теплотой, то ли сожалением, то ли насмешкой. - Да, я это знаю, - согласился я, - чувства бывают самые разнообразные, но это не значит, что я намеренно подавляю их. Просто чаще всего в их внешнем выражении не бывает необходимости. - А вы уверены, что правильно оцениваете эту необходимость, мистер Холмс? - улыбнулась она. - Может быть, кто-то нуждается в ваших чувствах больше, чем вы думаете? - Ну, в этом случае он, наверняка, сообщил бы мне об этом или же нашел другой способ дать это понять. - Это не всегда бывает просто, - заметила она, продолжая улыбаться. - Не могу представить, какие здесь могут быть сложности...
Мне вдруг стало не по себе. А что если она давно догадалась о моих чувствах и теперь забавляется, видя, как еще один мужчина не устоял перед ней? Что если она теперь намеренно дразнит и испытывает меня, с привычным удовольствием наблюдает за тем, как легко ей использовать полученную надо мною власть? Неужели мои чувства к ней так заметны? Неужели из-за них я выгляжу смешным?.. Но, с другой стороны, зачем ей это? С какой стати ей могло прийти в голову смеяться надо мной?! Она умна, благородна и слишком цельна для мелких уловок. Да и веду я себя совершенно естественно, ничем не выдавая произошедших во мне перемен... Пожалуй, единственным объяснением этому могло бы быть то, что она, напротив, не знает, как я отношусь к ней, и пытается своими двусмысленными высказываниями и непрямыми вопросами выяснить это. Если так, то наше дальнейшее общение обещает быть интересным. - Скажите мне, мисс Лайджест, - обратился я к ней, - почему вам пришло в голову вспомнить забытый рояль сегодня и взяться именно за Бетховена?
Она пожала плечами: - Не знаю. Вы были заняты, я сделала все дела, какие только смогла придумать и вдруг решила проверить, не пропали ли старые навыки, - она положила свои пальцы на черную полированную поверхность и критически взглянула на них. - Как видно, не совсем пропали, и еще есть надежда их окончательно восстановить. Ну а эта замечательная соната... Я неплохо исполняла ее, еще когда была совсем юной. Тогда мой учитель постукивал указкой по этим самым пальцам, если был мною недоволен. Так что если уж я решила проверить память своих рук, было разумным начать с того, что мне когда-то удавалось. - Это верно и разумно, даже чересчур разумно. По-моему, вы пытаетесь представить свои мотивы более рациональными, чем это есть на самом деле. - И от кого я это слышу! Как же вы в таком случае объясните мои мотивы, мистер Холмс? - Я не собираюсь их объяснять, мисс Лайджест, но я возьму на себя смелость утверждать, что вы были по-настоящему взволнованы, когда играли - это чувствовалось даже тогда, когда я еще не мог видеть вас. Вы играли не просто точно и уверенно, а вдохновенно и воодушевленно, то есть в вашем исполнении было много такого, что нельзя описать и предписать нотами и что могло идти только из глубины вашего настроения.
Мисс Лайджест немного склонила голову набок и задумчиво посмотрела на меня: - А я и не предполагала, мистер Холмс, что вы можете так тонко чувствовать чужое настроение лишь по косвенным признакам. - Косвенные признаки - это мой хлеб. - Уверена, что ваш хлеб всегда будет с маслом. - Надеюсь на это. Так вы признаете, что были взволнованы и поэтому решили выразить свое волнение в музыке? - Просто пришедшая в голову мысль о том, что неплохо бы вспомнить старое, оказалась кстати. Меня действительно занимали кое-какие сомнения, и такой способ их разрешения показался мне естественным. - И теперь с сомнениями покончено? - улыбнулся я. - Да, уже покончено, - ответила она с выражением серьезного спокойствия.
В этот момент ее лицо было удивительно прекрасным, но не unkndm{l, а скорее печальным. Она убрала ноты на край рояля, и я заметил под ее треугольным воротником красивую бархатистую родинку. Необыкновенная ласка проснулась во мне, и я едва удержался, чтобы не назвать ее по имени. Да, моя Элен! Какие еще могут быть сомнения - я люблю ее, люблю глубоко и страстно желаю нашего сближения. Теперь я остро ощутил необходимость предстоящего мне выбора и всю его тяжесть. - Знаете, мисс Лайджест, - сказал я, - я ведь сделал ошибку в своих умозаключениях относительно вас. - О чем вы? - Изучая ваши руки и кисти в особенности я пришел к выводу, что вы не всегда отдаете ваши рукописные работы Грейс Милдред, а часто печатаете их сами. Мне показалось вероятным, что вы играете на рояле, но за все это время вы ни разу не сказали о том, что хорошо музицируете, а инструмента в доме я не видел. - Ну, это нельзя назвать ошибкой, мистер Холмс. Действительно многое из того, что мне необходимо, я печатаю самостоятельно, а мисс Милдред отдаю лишь значительные по объему документы. Я печатаю на машинке довольно сносно, и в случае крайней нужды могла бы таким образом зарабатывать на свой хлеб с маслом. - Но все равно играть на рояле вы, наверняка, начали гораздо раньше, чем печатать на машинке, и чуть приплюснутыми кончики пальцев стали именно поэтому. - Да, верно. Но неужели во время наших с вами бесед и прогулок вы, мистер Холмс, занимаетесь тем, что изучаете меня? Я полагала, вы захвачены нашими разговорами и не имеете ни таких намерений, ни времени для их исполнения. - О, уверяю вас, мисс Лайджест, что я всегда с головой погружаюсь в наше с вами общение. Однако за время своей работы я приобрел привычку наблюдать за людьми и делать выводы о них почти автоматически, не задумываясь. - Мне трудно это представить. Я думала, ваши выводы результат осознанной работы ума. - По большей части таковыми они и являются, но иногда материал оказывается настолько простым, что срабатывает внутренний механизм, не требующий специальных усилий. - Мне было бы неприятно быть для вас простым материалом! - На этот счет можете не беспокоиться: изучать вас сложнейшая задача, и я снял бы шляпу перед тем, кому это полностью удастся.