Наверное, я не игрок от бога. Потому что способен быть другом. И если случалось терять того, кого почитал за друга, терялся смысл, не ощущались прочие сопутствующие потери: деньги, удобства, перспективы...
К тому моменту в той жизни было на кого опереться. Был друг. Не упоминал пока о нем. Может быть, потому, что он не имел отношения к моему тогдашнему, мутному миру. Скорее потому, что, если он прочтет об этом, возникнет неловкость, сопли у нас не приняты. (От того, что ему, возможно, доведется читать этот абзац, - уже не по себе.) Нормальный, флегматичный, законопослушный гражданин по прозвищу Гама, который отдавал мне свои вещи и даже зарплату, когда приходилось совсем туго, который принимал меня таким, каков я есть, со всеми потрохами, который не советовал сойти со скользкого пути. И жена его не советовала. И родители. Знал и знаю: от него не дождешься подвоха...
Но сейчас о другом. О другом друге, в связке с которым прошел я почти всю свою шулерскую карьеру.
По каким показателям определялось: тот человек или не тот?.. Да вот, к примеру, одна, еще одна, уже совершенно иная, определяющая ситуация.
- Нет, ну чего молчат? Пусть скажут... - Я горячился. Стоял, опершись о спинку просторной детской кроватки. В кроватке лежал мой пятимесячный сын, спокойный малыш с вечно изумленными, обалдевшими даже глазами.
Валентина, мать малыша, светловолосая меланхолическая женщина с продольными морщинами на щеках, сидела рядом. Очень прямо и очень горько глядела на меня.
Я нервничал. Понимал, что не прав, но бесило, что родители ее не выскажут в лицо все, что накипело. Что накипело, можно было не сомневаться. Вальку, поди, каждый день точат.
- Чего не сказать, - я мотал головой, боялся нарваться на взгляд. Понимаю, если бы из презрения... А то ведь боятся. Пугало нашли.
- Им стыдно за тебя, - поправила Валентина.
Это я понимал. Если теща - парторг, тесть - ударник труда, а дочь молодой перспективный программист, то им должно быть стыдно, что к семье прибился аферист. Впрочем, не совсем прибился: с Валентиной мы не жили.
Конечно, вел я себя сволочно, месяцами не заявлялся к сыну. Причем в период, когда жилось беспечно, прибыльно, приносил гроши. Вроде как для галочки. Все казалось: успею поразить их суммами, которые они, праведники, поди, и в руках не держали.
Доигрался. Теперь игры не стало. И денег тоже.
Прищурившись, уставился на Валентину.
- Я - вор? Или - пьяница? Может - спекулянт?
- Чего паясничаешь? Сам все знаешь.
- Хочу, чтобы они сказали. Сами. - Я говорил, глядя на дверь. Обращался к двери. - А то ведь...
Довыпендривался. Вошла мать Валентины, маленькая полноватая женщина с сухим трагическим лицом.
- Сережку испугаете, - кротко заметила она. Подошла к кроватке, склонилась над малышом.
Я вызывающе разглядывал ее спину, молчал.
- Чем ребенок виноват... - бормотала женщина, возясь над внуком.
- А кто? - вызывающе спросил я.
Женщина не ответила.
- Кто виноват?
- Кто-кто... Сами знаете.
- Так, виноват я. Чего ж вы на нее рычите?
- Связалась с тобой, дуралеем... Живете, как... Чего не распишетесь?..
- Это мы сами как-нибудь.
- Восемь лет в институте... Опять академотпуск?
- Повторный курс. - Я улыбнулся, решил сменить тон на иронично-недоуменный.
- Чего ты лыбишься? - поинтересовалась Валентина.
Улыбнулся и ей.
- В карты играешь... - напомнила мать.
- Выигрываю...
- Почему не жить по-людски... Получить диплом, работать... Инженером, а не бог знает кем. Сын - вон какой...
Пришлось улыбнуться и малышу. Тот радостно рассматривал люстру.
- Вы много счастья видели? С дипломом? - полюбопытствовал я.
- А с тобой она его много видела?
- Много, - легко ответил я. - Вальк, много?
- Нет. - И после паузы. - Сколько ты принес за последний месяц?
Я молчал.
- Сколько? - повторила вопрос Валентина.
- Нисколько, - подсказала деликатная теща.
Я долго молчал. Ожесточенно. Глядел на сына.
- Сколько вам надо? - едко так спросил, зло.
- Да не в этом дело...
- Сколько?! - Цепко держался за спинку кроватки. Цепко глядел в нее.
- Сколько обещал, двести, но каждый месяц, - тоже едко напомнила Валентина.
- Так. - Я оттолкнулся от спинки. - Тыщи хватит?
- Дурак, - сказала Валентина.
- Тогда - две.
- Ох... - сказала мать.
- До свидания, - я склонился над кроваткой, потрепал сына за ручонку с видом, мол, ты-то меня понимаешь. Подмигнул ему. - Пока. - И вышел. Они, конечно, думали, что хлопну дверью, но я тихо прикрыл ее...
Понятия не имел, где достану денег. Жирные клиенты - большая редкость. Погорячился малость с обещанием.
Пошел на пляж к приятелям-картежникам. Пляжники мне были должны, как раз две тысячи. Когда там, в детской, нес эту гонорную ахинею, этим себя и успокаивал. Хотя знал: денег не отдадут.
И точно, не дали. Поразводили руками, попросили не отвлекать от игры, внимательно всматривались в карты. Это были не те долги, которые я был вправе жестко потребовать. Во-первых, жулики - свои, родные. Во-вторых, играли в долг, с невнятным сроком отдачи.
Попытался, конечно, и сам влезть в игру. Увернулись, мерзавцы.
Потом один из молодых, настолько молодых, что и кличкой не успел обзавестись, Шурой звали, рискнул. Под лукавые взгляды окружающих вяло сыграли пару партий. Ну выудил я у него полтинник. И все... Что с него возьмешь?
Этот Шурик и раньше был мне неприятен. Вечно торчал здесь, вечно проигрывал. Есть такая категория членов пляжного клуба: кормильцы, вечные жертвы. Он был из этих. Весь какой-то поникший, грузный, ограниченный картами.
В этот день я ушел ни с чем.
Через пару дней снова забрел на пляж скорее отдохнуть, чем в расчете на наживу. Плана обогащения все еще не было. Да и какие планы могут быть у игрока, особенно у такого молодого недотепы, как я. Благосостояние жулика, даже матерого, в первую очередь зависит от случая: будет клиент - не будет. Но опытные, конечно, страхуются от неприятных случайностей.