Последнюю, спрятанную под лист сотню Юрка не проигрывал. Но это для него уже не имело значения. Он чувствовал себя, как... Золушка, найденная принцем... Гадкий утенок, испытавший чудо превращения в прекрасного лебедя... Ребенок после воскресного посещения цирка! Ей-богу, я завидовал ему.
Обычно мы провожали Юрку (он жил неподалеку), и по дороге он уже не вспоминал о том, какое количество газовых колонок пришлось ему сегодня подключить, чтобы заработать на кусок хлеба. Он читал нам стихи своего отца, репрессированного Сталиным, делился воспоминаниями детства. Подолгу держал у своего подъезда, не желая отпускать. Жалко было отпускать. Ведь мы были свидетелями сказки.
– Ну ничего, – наконец утешающе завершал он, – в жизни всякое бывает. Если что, в следующую пятницу загляну...
Юрка – пожилой работящий человек, сосед по кварталу. Друг детства отца Шурика... Нет, совесть нас почему-то не мучила.
Она не давала о себе знать и когда я обыгрывал Севу Бухенвальда.
Прозвище Сева получил не за худобу.
Он выглядел вполне упитанным, благообразным. Ответственный работник пароходства, ничем не отличающийся от других ответственных и безответственных работников. Немолодой, всегда при костюме, несколько суетливый и заикающийся.
Имелось одно отличие. На внутренней стороне его руки у локтя был выколот многозначный номер. След пребывания в Бухенвальде.
Сева иногда подавался за границу, на слеты-встречи с коллегами-узниками, и каждый раз по приезде делился впечатлениями. Не часто, но случалось, рассказывал и о лагерной жизни. В годы войны он был ребенком, но помнил все. Рассказы всегда поражали реальностью.
Поражали, но не мешали обыгрывать. Впрочем, Сева и сам был не подарок.
Однажды полдня обыгрывал его в покер. Один на один. Используя достаточно сложный технический прием – «вольт». Вдруг, уже под конец игры. Сева насторожился:
– Дай-ка подстрахуюсь, – говорит, – чтобы не было «вольтмайстера». – Это он так, немецким аккордеоном, «вольт» обозвал.
И действительно начал с этого момента умело страховаться. И ведь не был уверен, что трюк исполняю, но как подстраховаться – знал. Чего ж раньше не начал?.. Я так и не понял...
Нет, не мучают почему-то выигрыши у Севы.
Что же тогда мучает? Другие ситуации, схожие. Вроде ничего особенного, но и сразу, в момент их, чувствовал себя неуютно, и до сих пор вспоминаю, краснея.
Тот же Сева, случалось, играл с Ракушкой.
О Ракушке долго говорить не хочется. В настоящее время он занимается разведением кроликов. В прошлом, далеком прошлом, во время войны, служил полицаем у немцев. После войны отсидел двадцать пять лет в Норильске. Вернулся бодрым, жилистым, хватким. Дело с кроликами наладил. Я вроде не шибко пафосный, но не разделял приветливости пляжников в отношении Ракушки. И совсем уже непонятной была доброжелательность Севки Бухенвальда к бывшему полицаю.
Однажды играют они.
За спиной Бухенвальда стою, наблюдаю. Сева мне всегда доверял (все равно не совестно), за спину пускал.
Вдруг этот падлюка. Ракушка, шлет мне «маяк», запрос, значит. По Севкиным картам.
Хотел ему показать... «маяк» из особо секретных... Не стал при отдыхающих рядом детях. Отошел. Через некоторое время оглядываюсь... За спиной у Севы – другой из наших, пляжных жуликов. Из тех, кому Бухенвальд тоже доверяет. «Маячит» вовсю Ракушке.
Ну подойди же, или в рыло дай, или просто авторитетом придави... Не подошел. Теперь краснею, вспоминая...
Некую закономерность вывел. Если видишь в клиенте заведомо неполноценного по жестким карточным меркам соперника, совести обеспечено беспокойство. Конечно, если противник болен (пусть даже верой в людей) или сохранил в себе душу ребенка, как выйдешь к нему во всеоружии?.. А ведь выходить случалось...
Как-то в Аркадии поймали фраера. Явно провинциального, обгоревшего по-поросячьи мужичонку. Добродушного такого, с приплюснутыми добрыми губами, с животиком умеренным. С взлохмаченным ободком вокруг подгоревшей лысины. Поймали на пару с другим пляжником, тоже «каталой», но не членом своей, засекреченной корпорации.
Фраер приручился легко и сразу. Играет только с нами. Если приходит раньше – дожидается. Другие подбирались, капризничает, отказывает. Клиент, хоть и не особо денежный, но из радующих: спокойный, печально добрый, преданный.
Обыгрываем день, другой, третий...
На четвертый – спускаюсь по аллее в Аркадию.
Вдруг впереди он – фраер. С семьей. Женой и двумя дочками. Вся семейка аналогичная, все умеренно полненькие, все подгоревшие, все добродушно провинциальные. И печальные.
Не спешу обогнать, следую за ними. И как-то нехорошо уже под ребрами пошкрябывает...
Доходит семейство до низу, где развилка: на южный пляж и на северный. Папа начинает прощаться с женой, дочурками. Те опечалены, что папа покидает, совсем уж чуть не плачут. Жена тоже недовольна. Но не скандально. Прощаются, расходятся. Жена с детьми – на один пляж, папа-фраер – на другой. На наш. Проигрывать деньги, с которыми в отпуск приехал, семью на море вывез. И ведь явно не из тех он, кто делами ворочает. Инженерик из средней полосы России. В лучшем случае.
Так скверно на душе стало. И досада за него взяла. Ну, что теперь с ним делать, придурком возрастным, добродушным?..
Что сделал? Продолжал играть. Если бы отказался, другие «грузили» бы. До упора. «Свято место пусто не бывает». Я хоть и с оглядкой, но играл. На жену его и детей, горемычных. И все равно до сих пор как вспомню – тошно, совестно.
...День Победы.
Среди преферансистов – ветеранов войны – оживление. Все помолодевшие, при орденах. Все – в настроении.
Среди них – Эдик. Давний знакомый, фанат преферанса, ветеран-истребитель. Любящий выпить мужичок с землистым лицом. Так-то он осторожный, с молодыми (кому меньше шестидесяти) в жизни не сядет. Но сегодня – такое дело... Праздник! Его праздник!
Обыграли Эдика в его праздник. Крупно. Для Эдика крупно. Он на пенсию существовал. Обыграли подло, на сменке колоды. Наши, из самых бессовестных.
Эдик крепко выпил по этому поводу. Тут же на пляже. Ко всем присутствующим стал приставать с рассказом, как бесчеловечно его обыграли. Участия искал. Соратники-ветераны, конечно, сочувствовали.
Женщина одна, при орденах, тоже преферансистка, предложила собрать для Эдика матпомощь. Молодцы старички, дружная братия, скинулись: кто сколько может. По мелочи, конечно. До слез Эдика растрогали.
И наши некоторые растрогались.
Особенно один. Пожилой, по возрасту Эдику подходящий. Хотя и жулик, из матерых пляжных ветеранов, но человек деликатный, не лишенный сочувствия.
Прибился к нему Эдик, моральную поддержку нашел. Этот матерый, мало того, что и по возрасту Эдику соответствовал, так еще и стакан потерпевшему истребителю почти полный поднес, и кивал во время жалостливого повествования.
И надо же, матерому, известному всему пляжу этой матеростью, подворачивается вдруг фраерок. Туристик тридцатилетний. Ветеран пляжа благородно предлагает ветерану войны долю. В связи с несчастьем. Выигрыш, если он состоится, поделят пополам. Если состоится проигрыш, то и его делить придется. Но играть-то будет ветеран-шулер. Какой, к черту, проигрыш?.. Чудес не бывает...
Бывают.
Пришлось Эдику не только матпомощь отдать, но еще двойную пенсию выплачивать. В рассрочку.
Турист, конечно же, напарником матерого оказался. Наверное, непросто им было рассрочку делить на двоих, неудобно. Не знаю: рассчитался ли Эдик до конца. Конец скорым оказался. Через несколько месяцев умер он.
Тошно вспоминать. Но надежда есть: если вслух вспомню, может, реже будет вспоминаться втихаря. Я ведь присутствовал при той игре. И знал, что матерый и турист играют в пару. Смолчал тогда, уставу шулерскому следовал.
Звали этих двух... Нет, каждому надо оставлять шанс на исповедь...