Наши, обступившие мэтра, наверняка многого не замечали. Некоторым из них я уже «скармливал» неперевариваемые в данный момент трюки. Одним – одни, другим – другие.
С Чернышом не проходило ничего. Ни одной «коронки», ни одного трюка. Даже тот, который был изобретен, как надеялся, мной, вычислился и обезвредился сразу.
Мне бы занервничать. Ведь если Чернышу знаком весь мой арсенал, значит, наверняка его арсенал – шире. По молодости, по недалекости, не занервничал. Может быть, потому, что не проигрывал. Игра была ровной. Партия – за ним, партия – за мной.
И потому еще не нервничал, что обнаружил: обеспокоен мэтр. Не знал чем, да и беспокойство было совсем неуловимым... Так же одобрительно кивал, по-прежнему демонстрировал вежливую, доброжелательную манеру игры. Но... То вдруг обернется, попросит висящего над душой Учителя:
– Ванюша, если не трудно, чуть-чуть правее. Солнце загораживаешь.
То ни с того ни с сего одну из карт вновь примется разглядывать.
– Можем сменить колоду, – с готовностью откликался я.
– Что ты, что ты... – спохватывался он. – Случайная царапина...
Еще бы, не настолько я самонадеян, чтобы играть с ним подготовленной колодой.
Так игра ничем и закончилась. Часа четыре промаявшись со мной, мэтр пожал руку, похвалил:
– А говорят, молодежь – не та.
Я ему не поверил. Радости от того, что молодежь – та, он не получил. И пляжники, надеявшиеся на трепку, не получили удовольствия.
Черныш сложил, собрал карты, потянулся к лежащей в стороне коробке...
Коробку я взял первым. Не потому, что успел сообразить – рефлексы подсказали: что-то не так. Не станет авторитет, пусть даже такой вежливый, как Черныш, сам заниматься такой послеигровой суетой, как упаковывание колоды в коробку...
Коробку взял первым. Рефлекторно. Машинально взглянул на нее. И увидел внутри карту. Забытую, невыпавшую из коробки, когда колоду извлекали... Извлекал Черныш.
Позже и сам пользовался этим наивным, безобиднейшим трюком. Одна из карт застревает в коробке. Якобы застревает. Играешь – без нее. И, разумеется, знаешь, какая именно карта не участвует в игре. Информация очень существенная, особенно если забытая карта – туз. Даже искушенные исполнители, вытворявшие с колодой чудеса, ловились на эту не требующую ни малейшей ловкости примочку. Ведь и претензии в случае обнаружения пропажи не выскажешь. Ну, не выпала... Что поделаешь?
И я тогда претензии не высказал. Перевел взгляд на Черныша и все понял.
Он не отвел глаза. Неожиданно, не так, как прежде – как своему улыбнулся. Приблизился к моему уху и тихо произнес:
– Молоток.
И похлопал по плечу.
...Остается загадкой, как мне удалось выстоять. В игре с таким спецом, как Черныш, «забытая карта» – решающий нюанс. И сам до некоторых пор не мог понять, что помешало ему. До некоторых пор.
Шло время, я помаленьку лишался неоправданной дерзости и добирал опыта.
И со временем понял, что спасло меня тогда. Потому, что помнил карту, которую Черныш умышленно забыл в коробке. Это был туз пик.
...Как-то приударил на пляже за вызывающе собирающей на себе внимание окружающих блондинкой. Длинноногой, с пшеничными прямыми волосами почти по пояс, с гордо-импортным, замаскированным темными очками личиком.
Между прочим, без очков личико оказалось вполне нашим, без особого вызова. Должно быть, обладательница его была в курсе, потому и маскировалось.
Но в эту тайну удалось проникнуть ближе к вечеру, когда солнце село настолько, что оставаться в темных очках стало опасно. Могли принять за незрячую.
Игры не было, вяленько косился по сторонам без всякой надежды нарваться взглядом на что-либо занятное. И обнаружил блондинку. Без волнения. Мало ли их обнаруживается. Все силы кладущих на то, чтобы продемонстрировать – до окружающих мужчин им нет дела.
Так же вяло посозерцал ее. И подумалось вдруг: они же, непутевые, держатся за имидж, который не приносит ничего, кроме скуки. Мужчины, нормальные, не хамы, подойти не рискуют. Имидж никаких надежд на знакомство не оставляет: чего ж на посмешище выставляться...
И эта явно маялась своей неприступностью.
То книгу откроет, через пару минут отложит, то на подстилке вытянется, но долго не выдержит – сядет, то к воде пройдется, волосы поправляя, фигуру демонстрируя.
Понял вдруг: подойду – обрадуется. Взбрыкнет, конечно, для приличия, но, если минуты на три терпением запасусь, подружимся.
С тремя минутами – это лишку хватил. Видать, шибко натерпелась.
– Нет, – первое, что сказал я. – Не подойдут. Могу поспорить.
– Кто? – удивилась она.
– Никто. Глазеть – это пожалуйста. А скрасить девушке одиночество – кишка тонка. Интеллигенты.
– Но ты же подошел? – неожиданно без капризов заметила она.
Сбитый с толку, но обрадованный этим «ты», плюхнулся не на песок, как собирался, а на ее коврик. Пояснил:
– Это от недалекости. И эгоизма.
– Далекие остаются далекими, – несколько тяжеловесно скаламбурила она. Неожиданно перехватывая инициативу, спросила:
– Спортсмен?
– Спортсмен, – согласился я. – Это мое алиби, если окажусь слишком непосредственным.
– Слишком – не надо, – попросила она.
Начало очень понравилось. Сулило хорошее развитие. Но развитие вышло не тем.
Блондинка оказалась не такой незатейливой, какой себя подавала окружающим. Тонкая вполне личность, у которой ноги и волосы – не единственные прибыльные акции. Безработная переводчица испанского языка, конфликтующая с родителями-интеллигентами на почве этой самой безработицы.
Не жалуясь, с сарказмом поведала мне об этом.
В ряду других сведений о себе. Как приятелю, который ее ни разу не подвел и на которого много раз полагалась.
Это и подкупило. Поражаясь своей всамделишной непосредственности, сделал предложение. Предложил долю от шулерских доходов. Мизерную, конечно, но регулярную. Мизерную для доходов, но весьма значимую для переводчицы.
Сообщение о профориентации вызвало у нее наивно-романтический восторг. На предложение получать пособие по безработице – сначала горячий протест, потом сомнение, наконец смущенно-молчаливое согласие.
Последнего удалось добиться двумя вескими аргументами.
Во-первых, мне позарез нужен помощник, способный вести хоть какой-то учет финансовых дел. Сам я в бухгалтерской отрасли поразительно никчемен. Если поможет в этой деликатной, хлопотной проблеме, буду премного благодарен. Так что речь идет уже не о пособии, а о реальной работе, которую кому попало не доверишь.
Во-вторых, чтобы ситуация не была с душком, мы не спим. В том смысле, что на моих ухаживаниях ставим крест.
Странно, но и второе условие не показалось мне обременительным. Может быть, потому, что такие ограничения самому себе приходилось ставить не часто. И к тому же, отказываясь от удовольствия близости с манящей женщиной, получал взамен удовольствие от иллюзии собственного благородства.
Общение с Наталией было легким, не обременяющим. Договорились, что она будет появляться на пляже не реже чем раз в три дня, сводить дебет с кредитом, фиксировать текущий счет, получать комиссионные.
Получение поначалу давалось туго, с этическими хлопотами.
Хорош жулик, не способный провести неискушенную переводчицу. Задурил. Даже скандал пришлось устроить по поводу того, что прожиточный минимум шулера – несколько выше общепринятого. Выработал ощущение, что зарплату получает не зря.
Иногда, конечно, посещала мыслишка: захоти она... Договор-то был о том, что крест ставим на моих ухаживаниях. По поводу ее ухаживаний в договоре не было ни слова. Но мыслишка застенчивая, оживающая обычно в те мгновения, когда наблюдал дольщицу загорающей неподалеку, поправляющей пшеничные волосы, прогуливающейся вдоль моря...
Весь этот бухгалтерско-благородный роман – всего лишь канва. Глава как-никак о мистике...