Напомню хотя бы, о чем там была речь.
Я не был свидетелем происшедшего, передам с чужих слов.
Историю мне поведал друг пятидесятипятилетний актер, который был безукоризненным в амплуа добрых министров сказочных капризных королей.
Немного о нем.
Когда-то в Одессе О. П. Табаков пытался организовать театральную студию. Предполагалось, что другой артист будет преподавать в ней мастерство актерское.
Ничего путного из затеи не вышло, но Валерий Иванович (этот самый артист) из поступавших ребят создал студию свою.
И совсем уже случайно в ней оказался я.
Сначала была принята девушка, к которой я имел некоторое отношение, и однажды мне, дожидавшемуся ее после репетиции, было предложено попробовать себя в роли.
Много позже, когда мы с Валерием стали друзьями, выяснилось: почему мне была предложена роль.
Как-то другу-режиссеру пришлось возвращаться из Мурманска. С гастролей. Настоящих, театральных. Он выехал на два дня позже труппы; задержался на съемках эпизода фильма...
В общем, вот она, история, рассказанная им и уже пересказанная мной. Вот она в законспектированном виде...
Возвращаясь поездом из Мурманска в Одессу, мой пожилой друг стал свидетелем и даже участником некоторых картежных перипетий. Волей судьбы он оказался попутчиком двух шулеров, промышляющих в поездах. Зная, что вмешиваться в их взаимоотношения с лохами бестактно, он наблюдал за событиями со стороны, со своей полки.
Вмешиваться-то он права не имел, но кто мог отнять у него право иметь свое отношение к происходящему?.. А отношение оказалось весьма переменчиво.
Сначала жулики «хлопнули» молодого умника, направлявшегося в Одессу прокучивать средства папаши – лауреата премии. В данном случае процесс облапошивания показался артисту педагогически оправданным.
Следующей жертвой аферистов стал молодой конопатый парень, подводник. Этот наивный пацан вызвал у артиста, оказавшегося в данный момент в роли зрителя, сочувствие. Зритель даже попытался горемыку предупредить. Проку, впрочем, от его предупреждения оказалось немного. Конопатый, растроганный участием, пооткровенничал, что без денег вернуться не имеет права, так как из-за них он и шастал по глубинам в течение двух лет. «Растроганный» продолжил играть. Пока его не обобрали подчистую.
На роль третьей жертвы поездных ловкачей с самого начала своего появления в купе стал претендовать новый их попутчик, подсевший в Петрозаводске.
Это был еще тот тип. Здоровенный, нахальный, корчащий из себя умника. Конопатого добивали у него на глазах, и это его не то чтобы не тронуло, а как будто даже привело в отличное расположение духа.
Артист возненавидел новичка с самого начала. Тот производил на него примерно такое же впечатление, какое производил бы «клоун на похоронах».
Когда обобранный морской волк с грацией зомби покинул купе, Кеша, новый попутчик, принялся умничать перед дружками-мошенниками и даже пообещал преподать им пару уроков игры.
А мой приятель артист, человек не просто добрый, а какой-то даже всепрощающий, вдруг страстно возжелал, чтобы этого хама проучили. Выиграли у того все, до копейки. (Хам уже успел пофорсить, что везет с собой с лесозаготовок двенадцать тысяч. Это в восемьдесят втором году.)
И уже по ходу игры желал этого все больше и больше, пока не понял, что Кеша не подарок. Кеша аферистов обыграл. И, издеваясь, преподал обещанные уроки.
К концу игры артист уже был на его стороне. Слишком неожиданным оказалась для него метаморфоза. Превращение пустозвона-хама в матерого шулера.
Артист даже рискнул предупредить Кешу, когда горе-мошенники попытались отбить свои кровные боем. Риск привел к нокауту и к тому, что Кеша одарил пожилого попутчика своим расположением. На ночь глядя Кеша даже поведал своему спасителю душещипательную историю своей семейной жизни. Пооткровенничал, что пять лет вкалывал на лесосеке, чтобы заткнуть рот теще и доказать, что он способен добывать деньги не только игрой. Позже Кеша похвастал перед артистом и снимком, на котором были запечатлены его жена и сын. Беззубый мальчуган и молодая красивая женщина с удивленным и несколько утомленным жизнью лицом. Кеша вообще обнаружил предрасположенность к сентиментальности. Он, похоже, спал и видел, как швырнет родне пресловутые тыщи, как войдет в детскую, как сын, который «весь в него», подаст ему руку.
Но отношению артиста к тому, что он слышал и наблюдал, предстояло меняться еще не раз.
Когда на следующий день, конопатый подводник заявился в купе, ведомый надеждой отыграться, (вспомнил, дуралей, что у него есть кольцо, которое везет любимой)... Так вот, когда артист увидел его физию, возникшую в проеме двери, он, артист, озарился наивной идеей: уговорить Кешу проиграть мореходу две тыщи. Те, которые транзитом через карманы шельмецов попали к Кеше.
Кешу идея, конечно, рассмешила. Он, впрочем, идя навстречу просьбе, согласился на игру. И, конечно, пацана добил. Да еще в присутствии зазнобы, которую успел подцепить в вагоне. Красуясь перед ней, он изъявил готовность прикупить и лежащее на столе опустевшее портмоне подводника, и фотографию, уголок которой торчал из него.
Но фотографию, бестактно вытащенную на свет божий, Кеша так и не прикупил.
Она оказалась тем самым снимком, который он давеча показывал артисту. С женой и сыном. Только теперь уже непонятно чьими.
Кеша, нарвавшийся на такой сюрприз, сымитировал приступ кашля и покинул купе. В его отсутствие артист выведал некоторые подробности у конопатого лоха.
Тот, оказывается, за время отсутствия Кеши увел у него и жену и сына. Вот тебе и недотепа...
Разбираться в своих ощущениях, которые вызвала у него пикантная ситуация, артисту не довелось. Потому, что ситуация стала еще пикантней.
Кеша сентиментально проиграл удачливому сопернику не только навар, которым разжился в поезде, но и свои пресловутые двенадцать тысяч.
Обставить эту проделку убедительно, труда для него не составило. Шулер все-таки. Зато каких трудов стоило артисту переварить происходящее.
Последний, рассказанный им эпизод этой истории, обнаружил явное несварение...
«...В Одессе мы были в два часа дня.
Поезд уже стоял у платформы, но Кеша выходить не собирался. Спешить ему теперь было некуда.
Когда наконец все вышли, Кеша криво усмехнулся, поднял чемодан, но вдруг медленно опустился на сиденье.
Я проследил за его взглядом и догадался.
Напротив нашего окна, держа за руку беззубого мальчугана, стояла молодая красивая женщина с удивленным и несколько утомленным жизнью лицом. Малыш что-то восторженно сообщил ей. Я увидел, как конопатый парень, часто бывавший у нас в купе, подошел к ней и смущенно поцеловал в губы. Я видел, как малыш совсем по-взрослому протянул ему руку, и она утонула в ладони конопатого. Я перевел взгляд на Кешу и заметил, как цепко пальцы его сжали край нижней полки.
– Ну и погода, – услышал его голос. – Думал позагораю. Не фарт.
И он стал ощупывать замки на чемодане...»
Вот такую историю поведал мне когда-то пятидесятипятилетний друг-актер, играющий добрых министров глупых сказочных королей. Заинтересовался, предложил роль, потому что узнал: карты – моя профессия. (Дамочка выболтала.) Под впечатлением этой самой истории и заинтересовался. Признался, что атмосфера мира карт манит его. Потому что это... Театр... Театр жизни. И он завидует тем, кому довелось играть в этом театре.
Судя по описанию, героя рассказа я знал. Знал за нормального, звезд не хватавшего игрока. Середнячка. Знал раньше. С некоторых пор он перестал появляться среди нас. И в этот момент я пожалел об этом. С удовольствием при встрече порадовал бы его тем, что происшедшее наконец вскрылось.
Вот, изложил на скорую руку историю, которая подтверждает: игра в благородство – одна из самых популярных в среде «катал». Изложил и вспомнил еще одну. Подобную. Привести, что ли, и ее?.