— А ты? — спросил я. — Что будешь делать ты?
— Его война — не моя война, — сказал Силен, — но, пока эта война продолжается, мое место возле него.
Я посмотрел на него непонимающим взглядом.
— Если кто меня поймет, так это только ты, единственный из всех, бывших с ним, — сказал Силен. — Многие из его солдат — наемники, только не ты и не я. Эти наемники дали себя купить, все они сделали его войну своей войной и перестали быть теми, кем были, и стали такими, какими он хотел их видеть, — даже Магарбал. Они разрешают ему думать за себя и делают все, что он от них требует. Я не мог бы делать то, что делает Магарбал, но ведь я и не воюю за Карфаген. Да и чем мне воевать? У меня нету даже кинжала. И если Ганнибал прикажет мне убить человека, я этого не сделаю…
— Это будет стоить тебе жизни, — сказал я.
— Может быть. Но пока он дает мне возможность идти своим путем, до тех пор я останусь с ним. Я хочу понять, каков он в действительности. Это может только тот, у кого он постоянно на глазах. Ты знаешь его лучше многих, но знал ли ты вчера, что он может погубить человека одним-единственным взглядом? Ты случайно оказался сегодня при этом, и я тоже. Я нахожусь возле него больше других. Мне он доверяет больше, чем своим братьям, и при этом он вовсе не подозревает, что служит мне. Я пишу о нем книгу. Это и удерживает меня возле него.
С его народом у меня нет ничего общего. Я боюсь карфагенских богов, а каждый народ таков, каковы его боги. Я бывал в Карфагене, я знаю, каковы они — карфагеняне. Они распинают на кресте не только полководцев, проигравших битву, — они распинают львов! Да, я видел на краю пустыни кресты, на которых висели распятые львы. Их распяли только за то, что они заблудились и отстали от своих сородичей. Я люблю львов — как я могу любить Карфаген? Но возле Ганнибала я еще побуду. Изучая его, я изучаю корни войны. Когда он призывает меня к себе, он все время говорит, не переставая. Он еще ни разу не спрашивал у меня совета. Он ставит себя выше всех и презирает даже своих близких. Ты видел, как он обошелся с Магарбалом. Он один из тех, кто давал клятву у алтаря Молоха. Потомки должны знать, каковы эти люди. Если опять появится такой человек и люди будут знать его суть, они, может быть, не пойдут за ним слепо до тех пор, пока их не поглотит бездна.
Я не спускал с него глаз.
— Ты не веришь в победу Ганнибала?
Вместо ответа Силен сказал, не понижая голоса:
— Он всегда носит с собой яд в склянке из синего стекла.
Тогда я признался ему, что я это знаю, и еще я рассказал ему про сон, который Ганнибал доверил мне после перехода через Пиренеи.
— Это вторая тайна, которую он мне доверил.
— Он доверяет тебе немало, маленький карфагенянин, — сказал Силен без тени насмешки.
«А теперь он вовсе и не заметил, как я ушел, — подумал я. — Просто потерял меня из виду». Я со страхом вспомнил, что слева под бровью у него зияет черная щель.
И тут Силен сказал после напряженного молчания нечто такое, что заставило меня насторожиться:
— Як нему привязан. Я знаю, что больше никогда не смогу от него освободиться.
Когда я растерянно посмотрел на него, он продолжил свою мысль:
— Он моя судьба.
— А у меня он отнял отца, и мать, и брата, и Сагунт, — сказал я. — Он отобрал у меня Карталона и Сура. Из-за него у меня никого не осталось.
— Он не может их у тебя отнять, если ты их сам не покинешь, — уверенно произнес Силен.
— Но они же мертвы, — горько возразил я. — Даже ты, ты уходишь с ним. Он убил Сура своими руками.
— Меньше всего потерян для тебя Сур, — убежденно продолжал Силен. — Он всегда будет следовать за тобой, даже если он и лежит сейчас на холме, на котором упал. Сур — твоя судьба, как моя судьба — Ганнибал.
Я хотел встать, но Силен напомнил мне, что я должен лежать. Он осмотрел мою повязку, пропитанную кровью. Он решил перебинтовать мне руку. Было больно. Он наложил на всю рану большой пластырь с лечебной мазью и опять тщательно перевязал ее.
— Рана быстро заживет, — обещал он. — Она не столь опасна, как выглядит. Теперь спи!
Рана больше не болела.
— Что ты имел в виду, говоря о Суре? — спросил я. Силен намешал мне какой-то напиток.
— Это горько, — предупредил он, подавая мне чашу. — Но ты заснешь.
Я не стал пить и повторил вопрос.
Тогда Силен отставил чашу в сторону и стал шепотом говорить о Суре. Он пробовал меня успокоить. Он опять напомнил мне обо всем, о чем мы разговаривали на реке возле слоновьего брода: о лесах под крышей мира, где родился и вырос Сур, об ущельях, переполненных жизнью, о цветах миндаля, которые крупнее бабочек, о лунных ночах, о том, как лунными ночами — под большими деревьями, на мшистых коврах — играют с кроликами яки и танцуют слоны, околдованные луной, пока они не скрываются вместе с ней в сердце джунглей — беззвучно, как уходят в небесную темноту облака…
— Перед Суром лежит большой путь — назад, к началу, откуда он пришел, через горы и льды, через реки и пустыни, через цветущие страны. Эта дорога никому не заказана, никому из тех, кто пустился в Большое Приключение. Но не беспокойся: он вернется. Нет более великих путешественников на земле, чем слоны. Они всегда в пути и всегда связаны друг с другом. Ты знаешь, что они направляют друг другу послания, и можешь быть уверен: Сур вернется, когда справится с тем, что случилось. Дай ему время, у него сейчас много дел: он должен сбросить надетые на него оковы и тот сияющий крест, который торчит из его огромного загривка. Когда он залечит все свои раны, он придет к тебе, ибо ты его погонщик. Тебя он когда-то выбрал, и ты не хотел ничего иного, как только идти вперед вместе с ним…
Кто-то окликнул Силена снаружи. Он вышел.
— Я должен спешить к Ганнибалу, — сказал он, вернувшись в палатку. — Он хочет мне диктовать. — Силен взял свои принадлежности для письма. — Осуши эту чашу, тогда ты заснешь, — сказал он, нагнувшись надо мной. — Оставайся у меня, пока рана не заживет. Это недолго!