Под нами вырастает подиум с микрофоном.
Вся гниль скрыта под прекрасной растительностью. Кожу согревает что-то теплое и приятное. Небо больше не такое страшное.
Все ужасное скрыто за прекрасным.
— Это и есть твоя внешняя человеческая красота, — спокойно говорит Смерть, смотря в глаза супруги.
— В этом каждый твой человек.
— Не верю, — мотает головой Жизнь.
— Тогда пусть он сам нам все расскажет, — Смерть поднимается с трона, спускается по лестнице, опутанной человеческими мышцами и нервными окончаниями. Каблуки стучат, касаясь гладкой кровавой поверхности. Платье впитывает капли этой самой крови. Леди в черном манит к себе Евгения. Тот шустро спускается вниз, покорно идет за ней. Жизнь не шевелится, смотря за тем, как супруга садится на качели.
— Толкни, — говорит Смерть, откидываясь назад. Евгений, крепко держа посох в одной руке, толкает спинку качелей. Смерть улыбается во всю сотню острых зубов. От такой улыбки белая кожа на ее лице покрывается складками и морщинами. Она смеется металлическим голосом, раскачиваясь уже сама.
Александр мотает головой.
Я подхожу к микрофону, говоря в него:
— За него расскажу я.
Александр с рождения немой.
Так получилось. Вообще, в жизни получается всякое. Сначала эта радужная девчушка по имени Жизнь создает самое прекрасное — человека, а потом оказывается, что у него не работает сердце, почка, легкое… или голосовые связки. Вроде ты думаешь, что самым жестоким существом является Смерть.
Но, пожив в шкуре «больного», осознаешь, что Смерть является спасением.
Она, вовсе такая безобидная дама, качается себе на качелях, слушая то, как я рассказываю о близком мне человеке.
Птич — мой… Мой… Друг? Не знаю, как точно описать это состояние, когда ты привязан к человеку, чувствуешь, что нужен ему в ответ, однако дальше совместной ночевки и объятий у вас дело не доходило. Собственно, тот едкий парфюм от него.
Обычно это называют третьей любовью, когда вы вроде не имеете полового контакта, однако явно больше, чем просто друзья. Ты отдаешь ему свою душу, а он дает тебе свою. Вы обмениваетесь колбочками, которые залили красителем и глицерином. У него она оранжевая, а у тебя темно-синяя. И под Луной, которая становится свидетельницей вашего обмена, вы крепко обнимаетесь. Ты говоришь ему все свои самые страшные секреты, а он слушает, перебирая отросшие пряди твоих волос.
Его колени костлявые, но это не мешает им быть теплыми. Чувствуешь уютность, радость, осознание того, что ты нашел того самого человека, с которым провалялся бы вот так всю жизнь.
— Как-то давно, — начинаю я, смотря на звезды,— мои родители поссорились, а я надел новый спортивный костюм, который мне купили в школу, да и убежал из дома.
Он фыркает, как бы спрашивая, а далеко ли я ушел.
— Нет, — тяну я, — на соседнюю улицу. У нас вообще улицы заканчиваются там, где пересекаются с другими. Просто свалил к школе, полазил по качелям, турникам.
Он смеется. Не как обычные люди, просто учащенно дышит.
Мимо пролетает звезда.
— Не загадывай, — говорю ему я.
— ?
— Не загадывай, говорю, это спутник.
После этого я начинаю втирать ему про то, что всякая звезда, которая движется — это спутник или комета. Да и вообще, звезды не падают, это все кометы пролетают мимо нас. Настоящие звезды гаснут, большие взрываются, потом становятся маленькими, холодными.
— Солнце, — продолжаю я, — тоже звезда. И рано или поздно и она… Ну, понимаешь.
Он кивает. Для него это научный факт. Однако руки сжимаются, обнимают меня крепче.
Он словно боится, что солнце взорвется.
Приподнимаюсь, придвигаясь к нему.
Темно. И только Луна — свидетель.
Телефон мерцает, намекая, что зарядка садится. На моей «Nokia» включается функция энергосбережения, поэтому песни Адель начинают играть тише.
Луна — свидетель.
Свидетель того, как я жадно сжимаю это маленькое, покинутое Богом существо в своих объятьях, прощупываю шершавыми от долгого рисования пальцами выступающий позвоночник через тонкую футболку.
Ночь смотрит на нас, а я смотрю в его черные бесконечности.
— Значит, Александр немой? — тихо шепчет Жизнь, прижимая руку ко рту. Еще немного — и она расплачется.
Саша — существо нежное. Его мир — это прекрасный сад, который цветет и благоухает. Он любит всех и каждого. В силу подросткового возраста он не может понять, куда ему идти, какой выбор сделать, все ли есть зло или добро в этом мире.
Я учусь в одиннадцатом, пока он готовится покинуть девятый. Разница между нами мала. Однако я понимаю, что мое кроваво-красное небо никогда не сравнится с его нежно-голубым.
Если меня спросят, видел ли я когда-нибудь человека добрее, чем Птич, то я покачаю головой.
Если меня спросят, слышал ли я о людях, которые так сильно хотели бы возлюбить этот мир, то я вновь покачаю головой.
Голова моя качнется из стороны в сторону, совершая колебательное движение и в третий раз, когда меня спросят, встречал ли я человека арти…
— А в чем его добро?
Смерть перебивает меня. Она больше не качается на качелях, смотрит не на меня, а на него. Это, знаете, как разговор с иностранцем. Ты втираешь ему про то, как сегодня солнечно, и в этот день можно было бы заключить сделку. А переводчик говорит: «Today is sunny. This is a great day for the transaction». Однако на тебя, переводчика, вообще никто не обращает внимания. Только лишь вопросы. «А ты верно перевел? Что он так долго молчит?».