Деревья уходят под землю. Бабочки разлетаются в стороны. Цветы вянут. Евгений подносит пламя свечи к качелям, сжигая их.
— Покажи нам свой талант! — голос Смерти похож на гром.
Птич водит пальцами по микрофону. Качели начинают рушиться от огня. Он опускает голову, тихо напевая:
Первая Алиса, что вошла в Страну Чудес,
Храброй девушкой была с мечом наперевес.
Представала храбро пред опасностью любой,
Путь кроваво-красный оставляя за собой.
Так вот, я не договорил, что если бы меня спросили, встречал ли я человека артистичнее Александра, то моя голова совершила бы два полных движения влево и вправо.
— Только не говори им, — просит он, когда я узнаю его тайну. Тайну о том, что он ни черта не немой!
И я соглашаюсь, как покорный осел. Соглашаюсь лгать всем о том, что он немой. Лишь его одноклассники, родители и я знают правду. Для остальных он пишет на бумажке, рисует солнышки, цветочки, зайчиков, строя из себя «калеку».
Стал второй Алисою талантливый певец,
Распевая арии на всю Страну Чудес.
Зачаруя голосом доверчивый народ,
Создал он безумный мир фальшивых звонких нот.
Он, великолепный, словно сама Госпожа Смерть, поднимается на подиуме, шагая по нему медленно из стороны в сторону, продолжая напевать. Птич запускает пальцы в черные волосы, взъерошивает их, откидывает голову назад и, выпрямив спину, поет громче и увереннее:
Но конец печальный у истории его:
Пулей одноглазого он был лишен всего.
Через его сердце стали розы прорастать,
И кто его любил, тот скоро начал умирать.
Спрыгивая с подиума, он идет прямо к Жизни. Та поднимается, протягивая к Птичу руку.
Он проходит мимо горящих обломков качелей. Цветы под его ногами вянут.
Хрупкой и невинной третья девушка была,
Но в ее руках хранилась целая страна.
Королевский титул был Алисе этой дан,
И никто не верил, что ее слова — обман.
Несопоставимость сопоставимого. Жизнь улыбается, когда они спускаются. Жизнь смущается, как юная леди, впервые приглашенная кавалером на первый в ее жизни танец.
Саша переплетает пальцы их рук, тянет к себе, вовлекая в завораживающий танец под звуки разрушающего, горящего мира.
Но боялась дико, что увянет красота,
И разбила зеркало свое Алиса та.
Только страх с осколками прокрался в сердце к ней,
Пожирая ее душу до скончанья дней.
Танец с Жизнью продолжается. Он кружит ее, наклоняется и поет чуть ли не в губы. А она, стерва, смеется в голос, словно он покачал ее на качелях.
Улыбка все шире.
Глаза все темнее.
Смерть заполняет собой этот мир, пока эти два живых существа танцуют.
На его лице появляется черная трещина, рассекающая его всего пополам. Одна его сторона темнеет, а другая светлеет. Тем самым он становится как Инь и Ян в одном целом.
Фарфоровое тело и фарфоровая душа, зажатые неделю тому назад под одеялом, просят у меня тепла и помощи. И я грею. Грею, потому что…
Потому что таких, как он, много. И они себя ненавидят и любят. Потому что они — новое поколение, которое должно держать этот мир. Старики могут читать мелкоте нотации о том, что они неправильно ведут себя, живут не так. Могут говорить все, что угодно, но так или иначе, должны смириться, что они — дети революции. Они те, кто должны уничтожить или спасти этот мир. И сейчас в них плещется белая и черная кровь. Молоко и гудрон. И им предстоит выбрать одну из сторон, ведь у детей революции никогда не получится совместить обе стороны, как это делали мы.
Это не то поколение. Не то воспитание.
А он, допевая последние строки песни, выглядит как афиша с крупным заголовком «ТРУДНО БЫТЬ МОЛОДЫМ».
Действительно, трудно. Молодость — это не промежуток между отрочеством и взрослой жизнью. Молодость — это выбор. У тебя в кармане пятьсот рублей, и ты, стоя перед кассой, должен решить, на что потратить эти деньги. На зажигательный рок-концерт, на скучную оперу, на шикарный блокбастер в кинотеатре или же на еду. А, может, вообще пойти домой, отложить эти деньги на потом, проваляться в комнате с четырьмя пустыми стенами. Это, собственно, и есть молодость.
Этим бедным детям не очнуться ото сна,
Пятую Алису ждет волшебная страна.*
И тут они прерываются. Саша заканчивает песню, возвращаясь ко мне.
— Курить, — после минутного молчания говорит он. Дергается с места, бросает на меня испуганный взгляд, словно потерялся. Евгений, стоя у стула Смерти, прикрывает пальцами затухающий огонек свечи:
— Ну надо же! — восклицает он, смотря на Сашу. Однако Птич не обращает внимания на них троих, продолжая смотреть то под ноги, то на меня, отыскивая сигареты в кармане.
— А что, — грубым голосом говорит Саша, обращаясь то ли к Жизни, то ли к Смерти, то ли к Евгению, — на тот свет одежда переносится, а сигареты нет?
— У нас обычно не бывает таких потребностей, — Смерть убирает назад длинные черные волосы и поднимает вверх тощую руку. — Но ты можешь поискать их у Олега.
Я мотаю головой, пытаясь соврать, что я не курю и с собой подобный инвентарь не ношу. Но Смерть лукаво улыбается, всем своим видом, взглядом, действием как бы намекая, что я не прав.
Прекрасно помню, что начал курить из-за него. Таскал с собой иногда зажигалку, сначала чтобы просто дать ему прикурить, а потом дымил по три штуки в день с ним, чтобы на эти пару минут насладиться присутствием Птича.