Он в спешке стаскивает с меня джинсы вместе с нижним бельем.
— Не подготовлено, — отмечает Даниил, раздвигая мне ноги.
Все девочки ждут от парня ласковых движений и прикосновений к коже. Они смущаются, когда он прикасается горячими руками к их бедрам. Любящий парень не торопится.
— Но так даже интереснее, — он тянется к бутылке, делает глоток и роняет ее мне на ноги. Остатки алкоголя растекаются по коже. — Намного интереснее.
А еще девочки надеются на ласки от парня. Это возбудит их.
— Тише, ты чего, — наклоняется он, заставляя раздвинуть ноги еще шире, припадает губами к внутренней части бедра, слизывая остатки алкоголя. Лижет, как собака, кусает кожу на бедрах, коленях, посасывает место укуса.
И когда вот девочка готова, то парень…
— Грх, — выдает он, наваливаясь на меня, толкаясь вперед. Его не останавливает возникшая преграда внутри. Он просто дергается с новой силой, входя на всю длину.
Всем девочкам бывает больно или неприятно, но парень думает об их чувствах.
А тут совершенно непонятно, что стекает по ногам, алкоголь или кровь. Просто габаритный парень всем весом вдалбливается внутрь, прижимает к полу с такой силой, что хрустит позвоночник. И крик боли, а не наслаждения, тонет в неприятном поцелуе. Но вряд ли это можно назвать поцелуем. Это был укус, очень болезненный. Именно тогда мне пришлось лишиться кусочка губы.
— Ах-х-х, — его тонкие губы приоткрыты, он дышит мне в лицо перегаром.
Все девочки мечтают, что в конце парень так же нежен, осторожен, он целует и говорит слова любви.
— Ох, — разносится над моим ухом, когда он замирает, дрожа и… — Кать… Бля, — до него наконец-то доходит. Даниил моментально трезвеет. Он пытается поцеловать меня, но после оставляет эту затею, натягивает свои вещи и убегает.
Так моя скромная тушка остается лежать на полу в прихожей.
Катя. Катенька. Катюша.
Ты жива, птенчик? Ты еще можешь летать?
Следователь уговаривает меня рассказать всю правду. Он сам за то, чтобы Романовича посадили в тюрьму. Семьи ссорятся, следователю дают другое дело, а мое поручают тощей тетке, которая закрывает его за неимением состава преступления.
Психолога у меня нет.
Падаю на колени, закрываю лицо руками. Смерть глубоко вздыхает:
— Евгений.
— Понял, — мне тут же протягивают стакан воды.
Мертвые так добры. Зачем жить, если справедливости нет? Животные убивают друг друга за лучшее место, уничтожают слабое потомство. Их мотив понятен. Но что, что движет теми, кто должен быть разумнее животных?
Отодвигаю стакан с водой. Евгений гладит меня по спине:
— Все прошло. Он получит свое. Его жизнь уже кончена.
— Вы его убьете?
— Нет.
— А что? — Евгений помогает мне встать. Смерть подает Жизни новые платки и обнимает ее.
— Ты живешь для того, чтобы из коллекции Жизни перейти в мою, — начинает Смерть, гладя волосы супруги, — или в редких случаях тебя может сцапать Харон, — Смерть скалит акульи зубы, Евгений усмехается, складывая руки на груди. — Но если Харон просто показывает тебе наш мир, общаясь с тобой или даже полюбив тебя, то в моей коллекции — миллиарды миров, в которые попадают люди после жизни. И каждый попадает туда, куда заслужил, — Смерть делает паузу, осматривается по сторонам, а потом тихо говорит, — Жена у меня дура, не дала людям совесть, а дала беззаконие, сама того не ведая. А если у них нет закона, то законом стану я!
— Все хорошо? — еще раз спрашивает Евгений. Вокруг меня стоят четверо ребят, желая чем-то явно помочь.
— Да. Мне… нужно станцевать?
— Именно, — Смерть создает для меня паркет, ставит рояль.
— Поможешь? — интересуется Евгений у Крота.
Она отвечает коротким кивком и садится за клавиши. Евгений протягивает мне посох:
— Возьми. Сейчас это будет прекрасно смотреться.
Гаснет свет. Только я и пламя свечи. Этот яркий свет разгорается, когда мои ноги начинают делать первые шаги. Крот играет довольно спокойную мелодию и улыбается. Наверняка ей приятна эта музыка.*
Надо танцевать. Надо показать им, что я молодец. Танец — это искусство. Удовольствие для танцующего в нем не только оттого, что ты танцуешь, пропитываясь музыкой, а в том, что от твоего выступления получают удовольствие. Только так я могу отблагодарить мертвых.
Смелее и смелее. Вперед. Мне нужно жить, дорогая Смерть. Мне нужно танцевать там, чтобы радовать людей. Ты не прав, у них есть совесть. Например, у того следователя, который был готов пожертвовать работой ради справедливости.
Огонь становится ярче, танец быстрее и увереннее, музыка тоже набирает силу. Юбка в маках развивается, когда я начинаю двигаться быстрее.
Плавно подхожу к Смерти и элегантно кланяюсь ему.
— Не обижайте супругу.
Жизнь, не скрывая слез, просит у меня прощения.
— Не плачьте, — обнимаю ее. — Не надо.
Мой танец продолжается возле ребят; свеча неярко освещает их фигуры. С последними нотами мелодии делаю реверанс и передаю свечу ее владельцу. Ребята аплодируют, все, кроме Крота, которая снова что-то играет, кажется, Чайковского.** Они все такие хорошие… Мне не хочется расставаться с ними.
Нас выбирали очень тщательно. Дело в том, что мы были разбросаны по всему городу. Например, Крота нашли в школе искусств, Малевич продавал свои картины в переходе, Птич был тем, кого консерватория готова была принять без экзаменов, тот парень читал стихи на радио, а меня обнаружили на студенческой весне нашего техникума. Когда нас собрали, то сообщили, что мы (а, помимо нас пятерых, сидело еще пятнадцать-двадцать выступающих) участвуем в весеннем концерте, на который съезжается вся область. Нам даже обещали, что лучшие пойдут дальше, в шоу-бизнес. Отказываться было бы глупо.