Ах, если бы только она обратилась ко мне! Я еще в школьные годы столько раз помогала ей справиться с неприятностями. А теперь, к сожалению, слишком поздно, и нам, оставшимся на этом свете, остаются в утешение лишь слова поэта: «Терять человека тяжело, но большим утешением всегда служит тот факт, что его многие любили».
В этот трудный момент я разделяю точку зрения, высказанную Отто фон Лейкснером: «Утешение — это настоящее искусство, и состоит оно зачастую в том, чтобы помолчать, будучи преисполненным любви, и молча посочувствовать»[30], и мысленно я сейчас с вами.
Искренне ваша. Бритта фрайфрау фон Фалькенхайн, урожденная Эмке.
16
— Тебе все еще нехорошо, Чарли, бедняжка, я кое-что для тебя приготовила, мне всегда помогало, и никаких побочных эффектов, Ульрих, ну когда же ты, наконец побреешься, ты колючий, как ерш, Герри, ты потрясающе выглядишь, у меня есть ягнятина, а вот баклажанов нигде не было таких, которые точно без всяких там генетических изменений, Северин, прекрати, ты же не собака, проходите, Марта и Мариус уже здесь, только, пожалуйста, никаких глупых шуточек по поводу ее отекших лодыжек, а то она начинает плакать, и ее уже ничем не остановишь, и когда уже родится этот ее слоненок, Оле тоже пришел, без Миа, они расстались, но вы наверняка уже знаете, и я не могу сказать, что это меня сильно расстраивает… — Каролина закончила свой привычный субботний монолог, и мы начали прокладывать себе дорогу между игрушками и горами одежды.
Фло и Гереон уже лежали в постели, Фло была очень сонной, но все же, взяла мой подарок — заколку с розовой блестящей стрекозой, и пробормотала «ты самая лучшая на свете» перед тем, как заснуть.
— Мы ездили в горы, — объяснила этот феномен со спящими детьми Каролина. — Четырнадцать километров вокруг одной единственной горы. Мы все ужасно вымотались, кроме Северина — он все это время в полном комфорте восседал у меня за спиной в специальной штуке, в которой носят маленьких детей.
— Ну, значит, Берт сегодня заснет уже в половине девятого, — прошептал мне в ухо Оле.
— Привет, — смущенно пробормотала я.
Я не разговаривала с ним с тех пор, как в понедельник мне довелось пережить острые ощущения от лечения зубов у него в кабинете и при его активном содействии.
Оле улыбнулся своей очаровательной улыбкой абсолютно в духе заведующего отделением Гозвина.
— Приветик. — Прозвучало это очень нежно. Слишком нежно, на мой взгляд.
— Миа все еще живет у родителей? — поинтересовалась я, чтобы немного отрезвить и его, и себя.
— Да. Она приезжала забрать кое-какие вещи, ну и, естественно, не упустила случая еще полить меня грязью. Ну, я имею в виду, словесно.
— И тогда, надеюсь, ты спросил, наконец, что она нашла в этом старикане из отеля?
Оле покачал головой:
— Мне это совсем не нужно. Так она еще подумает, будто мы с ней расстались, потому что у нее роман.
— Но так оно и есть, Оле.
— Нет, не так, — упрямо возразил Оле. — И надеюсь, ты тоже когда-нибудь это поймешь.
— Нарежьте мелко овощи, — скомандовала Каролина и бросила Оле два цукини, которые тот ловко поймал. Каролина мне подмигнула и многозначительно улыбнулась.
— Классные туфли, — сказала мне Марта.
— Спасибо. Они новые.
— Здорово смотрятся, — заметила Марта и вдруг заплакала. — Только представь себе мои толстые ноги, переплетенные этими ремешочками! Чего бы я не отдала, чтобы у меня опять были такие стройные лодыжки! Или такие прелестные маленькие грудки. Понять не могу, как такая девушка, как ты, могла…
— Марта! — прошипела Каролина.
Марта засопела.
— Ах, Марта, но это, же временно, — стала утешать ее я. — Скоро твои ноги опять придут в нормальное состояние. — Хотя, откровенно говоря, глядя на ноги Марты в старых стоптанных башмаках Мариуса, поверить в это было крайне сложно.
— Да-да, — всхлипнула Марта. — Но только ноги. А все остальное?.. Когда кормишь ребенка, грудь становится только больше.
— Зато у тебя на руках будет прелестный малыш.
— Правильно, — сказала Каролина. — А теперь прекрати реветь и порежь мелко вот этот лук.