-- Зачем? -- сухо спросила она.
-- Натка, я хотел поговорить с тобой...
-- Ну, и говори.
-- Нат, это не телефонный разговор.
-- А-а! У нас все разговоры телефонные!-- и положила трубку.
Да, похоже, моя семейная жизнь дала приличную трещину. Я снова заказал разговор. Наташа долго не снимала трубку, потом звонки ей, видимо, надоели, и она сказала сердито:
-- Слушаю!
-- Вот ты и слушай, а не бросай трубку,-- сказал я притворно веселым голосом.
-- Слушаю,-- сказала она грустно.
-- Натка, ты зря сердишься. Я ведь не бездельниц чаю и не развлекаюсь. Дело паршивое попалось,-- и торопливо добавил:-- Но я все-таки надеюсь управиться с ним побыстрее и догнать тебя в Гагре.
Наташа молчала.
-- Я прилечу на самолете, ты будешь встречать меня, и мы с тобой будем гулять и потрясающе развлекаться.
Наташа молчала.
-- Ну, что ты молчишь?-- не выдержал я. -- Скажи хоть одно человеческое слово!
-- А что я тебе скажу?-- спросила она тихо, и я услышал, даже не услышал, а почувствовал, что она плачет.
-- Наточка, Натка, ну зачем ты так? Ведь ничего же не произошло. Ну, плюнь. Я же через несколько дней прилечу.
-- Брось,-- сказала она незло, как-то очень устало.-- Тебе, наверное, легче, когда ты считаешь меня дурой. У жен-дур и капризы дурацкие, поэтому с ними считаться не обязательно.
-- Не пойму я, Наташа, о чем ты? Разве это так серьезно?
-- Это -- серьезно. Очень серьезно. А разговор у нас несерьезный.
-- Почему?
-- Не знаю. Ведь это от тебя зависит. А ты почему-то все время делаешь вид, будто разговор идет только об отпуске...
-- А о чем же?
-- О том, что мы, наверное, устали друг от друга.
-- Прости, не понял?
-- Понимать нечего,-- сказала она тихо. И не сразу, словно собираясь с духом: -- Я тебе давно уже хотела сказать. Нам надо разойтись.
У меня было такое ощущение, будто я с разбегу налетел на бетонную стену.
-- Так...
-- Поверь мне, будет лучше,-- сказала Наташа.
-- Так,-- повторил я, стараясь понять ее слова. Сначала удивление, а потом пробуждающаяся боль хлынула на меня, как вода из размытой плотины. И я заорал в черную равнодушную решеточку микрофона.-- Но почему, почему?
А телефонный диск десятью дырочками-зрачками смотрел на меня ехидно, и в ушах звенели слова: "У нас все разговоры -- телефонные".
-- Потому что людям, которые не любят друг друга, жить вместе -- глупо и пошло.
-- Но я-то люблю тебя!
-- Любил. Привычка сожрала твою любовь. И, пожалуйста, не думай, что я истеричка. Дело не в отпуске.
-- А в чем же, если не в отпуске? Она вздохнула.
-- Миллионы супругов проводят отпуск отдельно, и ничего не происходит. Дело не в этом. Дело в том, что ты перестал замечать меня дома.
-- Что ты говоришь, Наташа! Ты же не девочка, ты же взрослая женщина!
-- Да. Обычная женщина. Поэтому мне нужно, чтобы мой муж был обычным человеком, а не майором Прониным. Чтобы он ходил со мной в кино и в гости. Чтобы к нам домой тоже приводил гостей. А не прокрадывался со своими оперативниками поздно ночью на кухню пить потихоньку водку и есть холодные пельмени.
-- Но мы же боимся тебя разбудить...
-- А ты не бойся! -- сказала она сердито.-- Ты приходи с приятелями в такое время, когда нормальные люди развлекаются, а не спят.
-- Но ведь с работы...
-- Да, с работы,-- перебила она.-- Если бы ты был эгоистом, я, наверное, возненавидела бы тебя. Но ты ведь и себя не любишь. Для тебя есть один сумасшедший фетиш -- работа.
-- Это же неправда! Просто на моей работе нельзя по-другому!
-- Может быть. Но я устала,-- сказала Наташа грустно.-- А ты по-другому не можешь. И претензии у меня, может быть, глупые, но я бы хотела, чтобы ты хоть иногда приносил мне цветы. Но ты всегда возвращаешься поздно. Цветов уже не продают. А украсть из чужого сада ты себе не позволишь. Это противоречит твоим принципам...
-- Это разве плохо?
-- Нет, хорошо. Но с каждым годом ты становишься скучнее.
Я подумал и сказал:
-- Ив театре мы с тобой недавно были...
-- Были,-- горько засмеялась Наташа.-- Ты честно отмучился три часа.
-- Ну?
-- Да нет, ничего. О спектакле мы словом не обмолвились. Да, что говорить... Здесь ничего не изменишь.
-- Подожди, Наташа, не горячись,-- сказал я торопливо.-- Пьеса ведь была никудышная. Я тебя предупреждал. Да ты и сама знаешь... подожди. Я приеду в аэропорт, и мы еще поговорим.
-- Как знаешь...-- и положила трубку.
И сразу же из Коктебеля позвонил Климов. Он разговаривал с Нонной Коньковой. "А денежки с Нонкой в Коктебле прогуляит?" Девушка полностью подтвердила алиби Асташева. Федор уехал из Коктебеля утром третьего сентября. Похоже, что анонимщик пытался сбить меня со следа. Или просто сволочь. Асташев явно выходил из игры.
От всех этих дел и разговоров у меня дико заболела голова. Но я по натуре -- оптимист. Оптимист мрачного склада, по принципу "сейчас хорошо, потому что потом будет хуже". И все-таки я верил, что сегодня мне удастся сделать все -- сдвинуть, наконец, с места тяжелую машину следствия и успеть хотя бы замазать трещины в личной жизни.
Вот тут позвонил судебно-медицинский эксперт Халецкий и сказал, что есть важные сведения. Я работаю с ним давно, и отлично знаю, что неважных сведений у него не бывает. Поэтому я сказал:
-- Ну, и говорите!
Он похмыкал в трубку и сказал:
-- Да, но это не телефонный разговор.
-- У нас все разговоры -- телефонные, черт возьми,-- сказал я раздраженно.
-- Хорошо,-- ответил он флегматично. -- Слушайте...
СРОЧНО!
СЛЕДОВАТЕЛЮ
Направляю по Вашему запросу справку о результатах судебно-медицинского и биологического исследования.
1. Смерть неизвестного мужчины, обнаруженного утром 4 сентября с/г на тридцать восьмом километре Ялтинского шоссе, наступила не более чем за восемь-десять часов до момента его судебно-медицинского исследования, т. е. не ранее 24-х часов третьего -- 2-х часов четвертого сентября.
2. Порез на ладони левой руки гр-на Дахно М. С. возник 1--2 сентября в результате воздействия предмета с острым режущим краем.
3. Кровь человека, убитого на шоссе, относится к группе Оаб (I).
Кровь гр-на Дахно, равно как и кровь, обнаруженая на его пиджаке, относится к группе Аб (II) и не принадлежит убитому.