Я замолчал. Щетки на стекле с тихим стуком разбрасывали брызги, лучи фар шарили по мокрому черному шоссе.
— Ну?.. — сказала Элга.
— Баранки гну! — сказал я. — Вот Наташа и не понимает, как из-за такой малости можно неделями не бывать дома, приезжать на рассвете и в отпуске бывать только порознь…
— Но ведь это же совсем не мало — сторожить смерть! — тихо сказала Элга.
Я посмотрел на нее и подмигнул:
— Элга, веселее! Своей выспренностью я вверг вас в возвышенно-трагический тон. Я не смерть, я живых стерегу от смерти. Вот какой я стерегущий.
Она долго смотрела в ночь перед собой, потом сказала:
— Бросьте фанфаронить! Вам сейчас совсем не весело, и совсем вы не такой гусар, каким хотите казаться. И вообще все это, наверное, очень трудно…
Я промолчал. Элга сказала:
— А ведь когда-то всех преступников ликвидируют и вы останетесь без работы. Что будете делать?
— Вступлю в садовый кооператив, выращу сад и буду продавать на рынке яблоки.
Элга засмеялась:
— Но ведь это, наверное, нескоро будет.
— Почему же? Один друг сказал мне как-то: «Мир разумен и добр».
— Это не ваш друг придумал, — задиристо возразила Элга.
— Да, но он это сказал, когда мы шли брать вооруженного бандита. Я часто вспоминаю его слова и все больше убеждаюсь, что он прав, этот мой друг.
Элга упрямо покачала головой:
— Нет, нескоро еще…
— Ну, конечно, не завтра и не через год, но ведь ликвидируют! Вот, обратите внимание: сейчас почти не встретишь рябого человека. А ведь еще недавно засмеялись бы, скажи кому-нибудь, что рябых не будет. А вот нет! Нет оспы — и нет рябых. И преступников не будет…
Мы возвращались в Ригу около двух часов иочи. Не нашли мы Ванду, и завтра надо будет искать вновь. Элга уснула. Она спала, прижавшись ко мне и положив голову на мое плечо. На поворотах я крутил руль осторожно, чтобы не разбудить ее. Лицо девушки было ясно, улыбчиво. Около дома Элги, рядом с университетом, я затормозил, выключил мотор и долго сидел неподвижно, не решаясь ее будить. Потом она открыла глаза, огляделась и удивленно сказала:
— А я уже дома!
Мы сидели молча, лицо Элги мягко высвечивали крохотные лампочки приборного щитка, и я сказал вдруг:
— Вы хороший человек, Элга…
Она улыбнулась:
— Конечно…
— Только хорошие люди во сне поют и смеются… — сказал я серьезно.
— А я не спала… — лукаво сказала Элга. — Завтра тоже поедем?
— Обязательно… — Я смотрел на прилипший к ветровому стеклу желтый осенний лист. — Обязательно…
— Вот и хорошо, — сказала Элга радостно. — До завтра… — Она кивнула мне и вышла из машины. Я завел мотор и ждал, пока Элга дойдет до парадного. Но на середине тротуара она остановилась, повернула назад и, обогнув капот автомобиля, подошла ко мне. Я опустил стекло, подумав, что она забыла что-то.
— Можно я вас поцелую? — сказала Элга.
Я растерялся и сказал дурацким каменным голосом:
— Что? Ну, конечно, если это надо…
Она тихо засмеялась:
— Конечно, надо… — и поцеловала меня в лоб, в щеки, а потом в нос. И побежала к подъезду.
— Спокойной ночи! — крикнула она уже у дверей. Опомнившись, я закричал:
— Элга!
Девушка обернулась.
— Элга! — сказал я. — Элга, меня впервые целует свидетельница по расследуемому делу…
Элга сердито посмотрела на меня, круто повернулась и ушла. Несколько секунд я сидел неподвижно, потом резко включил скорость и дал полный газ.
В кабинете Круминя было темно. Я включил свет, и дремавший на диване Круминь проснулся.
— Это ты так со мной оперативный контакт держишь, Янис? — сварливо сказал я.
— У тебя помада на щеке, — флегматично отозвался Круминь, сонно щурясь.
— Ну и что? — сказал я задиристо. — Может, меня девушки жалеют…
— Открой шкаф, там зеркало.
Я открыл дверцу шкафа, достал носовой платок и, глядя в зеркало, начал ожесточенно тереть щеку.
— Сегодняшний вечер опять запишем в убытки, — сказал я. — И чтобы обойти остальные кафе, потребуется еще вечеров пять минимум.