Ватя прошел в первый ряд молящихся. Оказался перед самым поповским носом.
Игнашка держал в одной руке крест, а в другой камертон. Старался не сбиться с правильного голоса при переходе от хора к своему дискантовому запеву.
Минька достиг уже окна, где на подоконнике стоял картонный ящик с наклейкой: "Бакалея, макароны, 20 кг".
В ящике были сложены церковные документы, свечные огарки, бумажные цветы, кусочки просвирок, поминальные листы - синодики.
Минька присмотрелся и вскоре среди этого хлама нашел в ящике ключи на парчовой перевязи.
Боком придвинулся к подоконнику, вытащил из ящика связку с ключами и опустил в карман. В это же время Игнашка взмахнул камертоном над Ватиной головой.
Минька поспешил вон из церкви. Ватя тоже кинулся к дверям, врезаясь головой в животы молящихся.
Дзынь! Упала железная плошка с подаянием. Раскатились копейки.
Матюха смолк на полуслове, точно поперхнулся. Певчие тоже смолкли. Служба спуталась, сбилась.
- Босота! Скаженята!
Когда друзья были на порядочном расстоянии от церкви, Ватя спросил, заглатывая воздух, как судак на песке:
- Стянул ключи?
- Стянул. А что у тебя желвак на лбу?
- Игнашка постарался. Я ему рожу хотел состроить. А он как стебанет камертоном в лоб!
Минька, давясь от смеха, сказал:
- Не все козе в лоб получать!
- Тебе смешки, а у меня в голове вроде хрустнуло даже.
- Слабак ты, Ватя. То у тебя в горле треснуло. Теперь в голове хрустнуло.
- Ничего. Я Игнашке панихиду сыграю. Он мой авторитет подрывает!
- Какой авторитет?
- Педагога. Я ему в самовар пороху насыплю!
Ключ к замку подобрали скоро. Дверцы пискнули застоявшимися петлями, растворились.
Из склепа подуло затхлой, придушенной сыростью.
Минька зажег фонарь. Начал спускаться по узким ступеням, которые становились все более отвесными и скользкими.
Ватя шел сзади, прерывисто дышал. Хватался за Миньку, чтобы не упасть. Батарейка была старой, и фонарь светил слабо.
Кончилась лестница. Ребята попали в сводчатую низкую усыпальню.
Глаза освоились с темнотой. Минька и Ватя увидели каменные с лепными украшениями постаменты, на которых прежде стояли гробы. Теперь на постаментах валялись кучи извести, перемешанной с остатками дубовых досок, обрезками репсовой тесьмы, изуродованными ржавчиной гвоздями. Известью производили на кладбище дезинфекцию.
Минька обвел лучом фонаря помещение - пусто, ободранно, неприятно.
- Может, назад подадимся? - толкнул Ватя Миньку в плечо.
- Погоди, вон еще ход.
И Минька направился к темному углублению в дальнем углу склепа, сжимая в правой руке стамеску. Ватя пошел за ним. Это оказался коридор, который привел в следующую усыпальню.
- Тут, - сказал тихо Минька и остановился.
Ватя чуть не наскочил на него.
- Кто? - испуганно спросил он.
- Они тут живут.
Под лучом света видны были на полу свернутые на соломе одеяла, подушки. Валялись пустые бутылки из-под водки, окурки. Была набросана яичная скорлупа, грязная оберточная бумага, мочала, сухая кожица от колбасы.
Ребята все осмотрели, но ничего особенного не обнаружили - консервы, спички в пергаменте, спиртовка, чашки, ложки, мыло.
- Давай стены простучим, - предложил Минька. Он все еще рассчитывал на тайник, где спрятаны ценности.
Но Ватя торопил с возвращением:
- Цыгане - знаешь они какие. Лучше не попадайся. Изувечат!
Ребята выбрались из склепа. Вдели в двери замок, защелкнули.
- А ключи как же? - спросил Минька.
- Положим, где взяли.
- Опять к Игнашке идти?
- Нет, зачем. В окно бросим.
Ребята пошли к церкви. Служба еще продолжалась. Подойдя к открытому окну, из которого веяло запахом свечного и лампадного перегара, они сквозь решетку бросили ключи на прежнее место, в макаронный ящик.
- Эх, - вздохнул Минька, - и всего-то делов - цыгане едят и водку пьют.
- А ты еще про Курлат-Саккала думал, - сказал Ватя.
Друзья медленно спускались с Цыплячьих Горок по тропке напрямик, через заросли дикого шиповника и хвоща.
Неожиданно столкнулись с Кецей. У Кецы была соломенная плетенка, нагруженная провизией.
Кеца отступил от друзей, хотел спрятать ее за спину.
Минька взглянул на плетенку: перетянутые бечевкой ручки, сбоку дыра, заплатанная бумазеей. Он где-то видел эту плетенку. Но где?
- Двое на одного! - визгливо закричал Кеца.
- Да на кой лях ты сдался! - ответил Минька. - Если понадобится, и один тебя разрисую.
- Фасонишь, да? Вы все дофасонитесь!
- Кто это - все?
- Узнаешь, когда надо будет. Найдется кто-нибудь посильнее твоего Бориса. - И Кеца, вильнув между ребятами, припустился к церкви.
- Что это с ним? - удивился Ватя. - Хоть он и бузовый пацан, но таким трусом никогда не был.
- А он и не струсил, - задумчиво сказал Минька. - Он из-за корзины убежал.
- Как это?
- Я тогда в стереоскоп видел у цыган эту корзину.
- Ну?
- Вот тебе и ну! А теперь ее Кеца тащит, и опять в ней хлеб, водка, папиросы.
- Побежали за ним!
- Что он, без мозгов? Он сейчас не пойдет, куда ему надо.
- Ты думаешь, это он им носит?
- Похоже.
- И угрожал как-то странно. Про Бориса говорил.
- Мы не должны бросать слежку за склепом.
- А может, в милицию заявить или Борису рассказать?
- Самим надо дознаться, в чем тут дело. И фактов у нас для милиции нет. Ну, улик.
- Самим оно, конечно, интереснее, - согласился Ватя. - И насчет фактов тоже правильно. Вот когда все разведаем, тогда и припрем Кецу к стенке.
Глава IX
КУРЛАТ-САККАЛ
В доме только Минька и бабушка. С утра еще было прохладно и пасмурно. Натягивало дождь. Бабушка поставила кадушку, под водостоком с крыши, чтобы набежала дождевая вода для мытья головы.
Минька проделал упражнения со штангой. Прополол гряды на огороде. Вынес из дома вазоны с фуксиями, чтобы цветы помылись под дождем, и занялся выпиливанием лобзиком узоров из фанеры. Это - новое увлечение Миньки и Вати.
Бабушка поставила на примус вариться обед. Достала тетради и начала делать уроки по арифметике и письму.
Тучи сдвигались, уплотнялись. Облегли небо. Бурливые, тяжелые подминали слабые, обрывчатые, отжимали к земле. И те пластались над землей черными пугливыми птицами. Деревья и кусты выжидающе затихли. Листва напряглась, насторожилась.
На опустевшей улице слышалось, как хозяйки поспешно захлопывали окна и ставни. Втаскивали в сараи мангалы и совки с углем. Опускали подпорки и снимали с веревок подсохшее белье. Некоторые подвязывали в садах ветви яблонь и груш.
Бабушка тоже потребовала, чтобы Минька закрыл в доме окна и даже форточки: бабушка боялась грозы.
Она видела, как однажды молния стеганула через форточку по медному подсвечнику на комоде и, свернувшись клубком, перелетела на печь, где и расшиблась о дублянку, в которой квасилось тесто. Ну, не сатанинская ли сила! Ведь этакий огневой клубок и человека уклюнуть может. Так и упокоишься прежде времени.
Со звоном толкнулся о землю гром. Вздрогнули листья. Еще толчок, еще звон - короткий, оглушающий. Что-то обломилось в черепицах и посыпалось по крыше.
Метнулся ветер, вскинул на дорогах пыль, щебенку. И тут же загудел, завихрил ливень, обвальный, шумный.
В окне напротив Минька заметил прижавшегося к стеклу Фимку: у Фимки любопытство пересиливало страх.