Между неплотно сходящимися половинками дверок просунулась рука и нацепила на кольца замок: будто в склепе никого и нет.
Поп Игнашка продолжал сидеть на бревне, безмятежно вытянув ноги в фетровых полусапожках.
Минька слез с ящика и, пока Аксюша, нацелив стереоскоп опять на сады, наслаждалась фруктами, отозвал Ватю.
- В склепе дворянского предводителя кто-то скрывается.
- Да ну?
- Сам только видел. Двое. Замок открыли - и туда. Один все время оглядывался, чтобы не засекли. Корзина у них с едой и узел с барахлом. Что, если Курлат-Саккал?
- Так и будет тебе бубновый атаман днем по кладбищу разгуливать, когда его милиция ищет! Цыгане краденое прячут.
- Тоже похоже, - кивнул Минька. Про колокола с золотыми пятирублевками умолчал: как бы Ватя на смех не поднял.
- Предлагаю, - сказал Ватя, - установить за склепом наблюдение. Только от Аксюшки надо отделаться. Хотя она и друг, но все-таки женщина. Может растрепать.
Минька согласился, что доверять Аксюшке тайну не следует.
Отделываться от Аксюши не пришлось - она сама заторопилась в город, в лавку за пивными дрожжами, куда еще с утра ее посылала мать.
Минька и Ватя посменно начали вести наблюдение. Из склепа никто не показывался.
Игнашка продолжал торчать на бревне, но вскоре зевнул, обмахнул рот крестным знамением и, заваливаясь на кривой бок, пошел в церковь.
Минька и Ватя устали и прекратили наблюдение. Договорились, что история со склепом будет их личным делом. Ватя придумал даже такое: как только удастся заметить в стереоскоп, что цыгане ушли из склепа, пойти на кладбище и поглядеть, что они укрывают.
- А замок? - сказал Минька.
- А отмычки на что?
- Ну ладно.
- А теперь, хочешь, птенцов поглядим?
Ребята пошли к Вате на голубятню.
Влезли к гнездам.
У Гришиных чугарей вылупились птенцы. Они были слепыми, покрыты редкими волосками. Минька захотел потрогать птенцов, но голубиха накрыла их крыльями.
- Давай наших выпустим, - сказал Ватя.
- А не улетят?
- Уже спаровались, скоро гнездиться начнут.
Ватя опустил у голубятни решетку, но клинтух и вяхирь не хотели покидать голубятню. Пришлось выгнать. Они вылетели и уселись на печной трубе. Минька свистнул, а Ватя громко стукнул решеткой.
Голуби взметнулись, начали набирать высоту.
Ребята едва дождались следующего дня и вновь направили стереоскоп на кладбище.
Дед сидел в тенечке палисадника за низким сапожным столом. Насадив башмак на колодку, набивал косячки. Изредка переставал стучать молотком, вынимал изо рта деревянные шпильки, которые держал наготове, спрашивал у ребят:
- И что вы крутитесь с этим биноклем, как рысаки по ристалищу? Шли бы на Салгир, искупались. А то голубей бы покормили.
- Изучаем окрестности, дед, - отвечал Минька, чтобы только что-нибудь ответить.
- А голубей нужно кормить по расписанию, - говорил Ватя.
Когда наскучивало следить за предводительским склепом, ребята переключались на попа Игнашку.
Поп Игнашка вместе с кладбищенским сторожем Ульяном вздул самовар. Значит, у Игнашки или святая вода кончилась и он кипятит новую, или будут крестины и воду греют для купели. Если для купели, то опять появится какой-нибудь Сысой или какая-нибудь Фелицата. По вредности Игнашка всегда нарекал косноязычные имена - Поликсена, Манефа, Аристарх.
Труба у самовара часто падает. Игнашка сердится, плюет на пальцы, чтобы не ожечься, хватает трубу и снова прилаживает.
Самовар зачадил, да прямо на церковь. Грешно коптить храм. Игнашка отвернул трубу, а дым опять закурился на церковь. Игнашка и Ульян хромые, тщедушные - потащили самовар на другой конец усадьбы.
Сели на приступочке возле кладовки. Устали. Разинули беззубые рты, дышат.
Продышавшись, Ульян закрыл рот и полез на колокольню: он по совместительству звонарь.
Игнашка встряхнулся, приободрился и пошел в храм возжигать свечи и лампады.
Ульян забренчал в обода и автомобильные колеса, созывая прихожан к молитве.
Ребята наблюдали до тех пор, пока Минькина бабушка не вышла во двор и не сказала Вате:
- Ты что же, обучатель, прыгаешь дроздом на палочке, когда время заниматься?
- А вы, бабка Мотря, политграмоту приготовили?
- Сготовила. И цифирь тоже.
Друзья прекратили наблюдение и унесли стереоскоп в сарай. Ватя собрался бежать домой.
- На что тебе? - удивился Минька.
- Надо.
Минька решил пойти поглядеть, как это Ватя занимается в ликбезе с малограмотными.
Дед не выдержал и сказал вслед бабушке, которая отправилась в ликбез с тетрадью, книжкой и бутылицей домашних сажевых чернил:
- Поплелся школяр!
Минька устроился под окном класса, где должны были проходить занятия. Через открытое окно все было хорошо видно и слышно.
В классе висел плакат: "Грамотный - обучи неграмотного (Ленин)". Висели потрепанная, клееная-переклееная географическая карта, таблица для счета, печатные буквы, написанные углем на картоне, листки с расписаниями занятий.
Ватя вышел вперед, на учительское место, к фигурному ломберному столику со вздрагивающими от малейшего прикосновения хилыми ножками. Столик, очевидно, был реквизирован у буржуазии и по случайности попал в школу.
Ватя, против обыкновения, был в ботинках - истертых, продранных, с разноцветными шнурками, но в ботинках. Минька теперь догадался, для чего Ватя бегал домой.
В классе собралось девять старушек, повязанных белыми головными платками. Концы у платков были похожи на заячьи уши, настороженные и внимательные.
- Итак, граждане трудящиеся, занятия на сегодня считаю открытыми, солидно сказал Ватя и прошелся взад-вперед у доски.
"Форсу-то сколько! - удивился Минька. - Башмаки на скрипок настроил".
Ватины башмаки громко скрипели: один - фистулой, другой - басом. Для этого Ватя подложил в них лоскуты кожи, вымоченные в уксусе и посыпанные серой. Тогда создавалось впечатление, что башмаки недавно были новыми и что сшиты из "вальяжной мануфактуры".
- Гражданка Пелагея Христофоровна, - позвал Ватя, - идите к карте.
- Ох ты, нечистая сила! - пробормотала Пелагея Христофоровна, скоренько наложила на себя крест и пошла к карте.
- Покажите, где расположен город Ленинград. Да не пальцем показывайте, а палочкой-указкой.
Пелагея Христофоровна взяла со стола палочку-указку, отчего столик вздрогнул и затрясся мелким бесом, вытерла ладонью взопревший лоб, начала искать на карте Ленинград.
Искала долго, напряженно дышала, морщила лицо и, когда наконец нашла, торжественно и прочно уставила в него указку.
- А что вы можете рассказать о Ленинграде, о пролетарской революции?
- Да ничего. Я ж в нем не была, в Ленинграде.
- Но ведь я задавал прочесть в книжке.
- Не успела. Бочки в Салгире замачивала. Скоро капусту солить, а бочки текут. У мамки-то небось тоже бочки текут?
- Текут. Сейчас, Пелагея Христофоровна, не об этом разговор.
Ватя поскрипел ботинками и вызвал Дарью Афанасьевну.
Дарья Афанасьевна, спотыкаясь на каждом слове, будто слово слову костыль подавало, начала рассказывать о штурме красногвардейцами Зимнего дворца, о декретах о мире и земле, о пароходе "Аврора".
- Не пароход, а крейсер, - поправил Ватя.
- Ну, крейсер, - согласилась Дарья Афанасьевна.
Когда она что-нибудь забывала - память-то, люди милые, не мешок: положил да завязал, - Минькина бабушка подсказывала.
Это было до того смешно, что Минька зажимал рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Ватя отводил глаза в сторону. Делал вид, что не замечает подсказок.