Молча наклоняюсь и, помедлив, аккуратно целую тебя в губы. Они все такие же мягкие. Только холодные.
– Сего́дня это появилось? – медленно моргаешь. Глаза у тебя покрасневшие, тусклые. Но всё такие же красивые: раскосые, темно-карие. Твой отец был из азиатского сектора. Вроде бы вьетнамец.
Целую тонкую кожу под твоим правым глазом. Моргаешь, задевая мои губы длинными ресницами.
– Макс!
Я знаю, что ты имеешь в виду. От постоянного контакта со всякой дрянью, даже учитывая маску и робу, на коже у меня периодически появлялись то ожоги, то просто какие-то пятна. Как и у всех, впрочем, с кем я работал.
Отвечать нет никакого желания – не хочу видеть вину в твоих глазах.
В любом случае тебе надо поесть. Правда, я давно не кормлю тебя твердой пищей. Смеси покупать гораздо дешевле. И удобнее.
– Поставлю тебе капельницу, – отстраняюсь было, но ты вдруг почти отчаянно просишь:
– Стой!
– Что? – провожу ладонью по твоим растрепанным черным волосам.
– Не надо, – сглатываешь. – Потом. Лучше ложись.
– Ладно, – я киваю.
Стягиваю штаны, свитер и перебираюсь к стене – для удобства ухода ты всегда лежишь с краю.
– Надо будет сделать тебе массаж, – говорю это, забираясь под одеяло.
Я делал утром, но этого мало. Массаж нужен дважды в день.
– Позже, – говоришь это, когда я поворачиваю твою голову в свою сторону.
Прижимаюсь своим лбом к твоему и закрываю глаза. Провожу ладонью по твоей груди, забираюсь пальцами под футболку, добираясь до голой кожи. Ты худой настолько, что я могу пересчитать все ребра, просто проведя по ним пальцами.
Закусываю губу, чувствуя, как накатывает возбуждение. Я извращенец, знаю. Но я люблю тебя. И с этим сложно что-то поделать. Уверен, ты знаешь. Хоть я и никогда не говорил тебе об этом.
– Ты хочешь? – спрашиваешь тихо.
Молча киваю. Нет смысла отрицать очевидное.
– Я не против, – улыбаешься мне в губы. – Почему бы и нет. Если ты не устал.
– Я устал, – невольно возвращаю тебе улыбку. – Но у меня все равно стояк.
В ответ смеешься.
Но когда я откидываю одеяло, ты вздрагиваешь и закрываешь глаза.
– Ты красивый, – целую тебя в висок и поворачиваю твою голову так, чтобы ты смотрел прямо. – Очень.
Разглаживаю пальцами твои брови, целую в переносицу. Просяще приоткрываешь рот, я коротко целую твои губы и осторожно снимаю с тебя белье. Провожу ладонями по твоим бедрам, чувствуя гладкость прохладной кожи.
Подцепляю свою подушку, подкладываю тебе под спину. Не удержавшись, целую низ твоего живота.
Куда я положил смазку в прошлый раз?
– Она на стуле, – как всегда безошибочно угадываешь мои мысли. – Вместе с резинками.
– Я хочу без, – беру флакон и выдавливаю на пальцы прозрачный гель. – Хочу кончить в тебя.
– Потом будешь отмывать меня целый час. А утром вставать, – поджимаешь губы. Но на щеках у тебя алые пятна румянца.
Разумеется, ты прав.
– Ладно, – нехотя соглашаюсь. – Как скажешь.
Раздвигаю твои ноги, проскальзываю пальцами между ягодиц. Проникнуть не тяжело. К тому же ты все равно не ощущаешь ни боли, ни удовольствия.
Растягиваю тебя быстро, скорее, больше просто смазываю. Дотягиваюсь до презервативов, разрываю упаковку, приспускаю трусы и раскатываю резинку по члену.
Молча смотришь на это, закусив губу. Зачем-то накрываю твой вялый член ладонью, хотя и знаю, что в этом нет никакого смысла.
– Не надо, – я скорее вижу, как ты говоришь это, чем слышу.
Нависаю над тобой и толкаюсь, помогая себе рукой. Внутри ты горячий, скользкий от смазки – ее я не пожалел.
Чертова резинка.
Двигаюсь медленно, чувствуя, как по телу волнами разливается удовольствие. Беспорядочно целую твои плечи, шею, лицо, шепчу что-то о том, какой ты узкий и как охуенно быть в тебе.
– Хотел бы и я… – дыхание у тебя прерывается, – чувствовать.
Из уголков глаз по вискам у тебя катятся слезы.
Последнее слово отдается болью где-то в солнечном сплетении. Эта боль словно распространяется под кожей, раздирает изнутри.
Обхватываю тебя обеими руками, притискиваю к себе так тесно, что больно самому, и надорвано хриплю, толкаясь в твое тело:
– Я обнимаю тебя, видишь? Я в тебе. Просто думай об этом.
Целую тебя грубо, неровно. Пытаешься отвечать мне. Всхлипываешь.
Ожесточенно трахаю тебя, пытаясь не думать, что ты никогда не сможешь почувствовать того же, что и я. Что больше никогда…
Кончая, я чувствую, как щиплет в глазах.
– Пожалуйста… – шепчешь рвано, – пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!
И я снова целую тебя в губы, чувствую железистый привкус во рту – кто-то из нас чересчур сильно стиснул зубы, кусая.
Скорее всего, это был я. А может, оба.
Губы саднит.
Утыкаюсь лицом в твою шею и зажмуриваюсь, чувствуя, как по телу расползается слабость.
Хочется закурить. Но двигаться не хочется больше. Тебе все равно не тяжело. Ты не чувствуешь мой вес.
Так хорошо в тебе.
– Если ты убьешь меня, никто не узнает, – говоришь негромко. – Нужно всего лишь зажать мне рот и нос. Это будет легко. Их не интересуют смерти инвалидов.
Это я знаю и без тебя.
Другой вопрос, что ты никогда этого не озвучивал.
– Зачем ты так? – меня не хватает на раздражение. Да и не на что тут злиться. Я просто вдыхаю запах твоей кожи и думаю о том, что мог бы пролежать так всю свою жизнь.
Жаль, что я так и не скажу тебе самого главного.
Тупая романтика.
– Я мучаюсь, ты тоже, – я чувствую твое хриплое дыхание. Наверное, тебе тяжело дышать из-за того, что я все еще лежу сверху.
Приподнимаюсь, заглядываю тебе в лицо. Глаза на мокром месте, влажные дорожки на висках так и не высохли. Стираю их большим пальцем и скатываюсь набок.
– Я сделаю это, – говорю это, глядя в потолок. – Но тогда, когда больше не смогу быть с тобой.
– Этот завод убьет тебя через пять лет, – кажется, ты злишься. Улыбаюсь, гладя твою безвольную руку. Плевать, что ты этого даже не видишь.
– Значит, у тебя еще пять лет в запасе, – говорю это легко. – У нас.
– Макс, – зовешь через паузу.
– Чего? – интересуюсь, стягивая с члена презерватив. Завязываю его и, перегнувшись через тебя, кладу у кровати. Заодно достаю из кармана штанов сигареты и зажигалку.
– Я тебя люблю. Ты знаешь?
Мне кажется, что слова впиваются под кожу. Горло пережимает.
Откидываюсь на подушку и закуриваю. Пальцы дрожат.
Как ты можешь меня любить, если это я виноват?
– Макс, – кажется, горло перехватило не у одного меня.
– Чего? – судорожно затягиваюсь.
– Ты меня слышал? Посмотри на меня.
– Я слышал, – поворачиваюсь, приподнимаюсь на локте так, чтобы ты меня видел.
– И что? – выговариваешь одними губами.
– Я тебя одену, – зажимаю сигарету между губами и встаю.
Твои трусы лежат в ногах. Там, куда я их бросил. Надеваю их на тебя. Поправляю задранную футболку. Убираю из-под твоей спины подушку – наволочка в пятнах от смазки. Переворачиваю ее другой стороной. Сменю завтра.
Закрываю смазку, кладу на прежнее место.
– Дай затянуться, – просишь.
Подношу сигарету к твоим губам. Затягиваешься, закрыв глаза, выпускаешь дым через нос.
Больше мы не говорим. Ни когда я делаю тебе массаж, ни когда ставлю капельницу.
И только когда я гашу на ночь свет и забираюсь на свою сторону кровати, ты спрашиваешь:
– Тогда почему ты со мной?
В ответ я беру тебя за руку.
– Все равно, – рвано втягиваешь воздух. – Я все равно…
– Спи, – я стискиваю твою ледяную безвольную руку. – Мне завтра вставать.
Ты замолкаешь.
А я до утра грею твои пальцы в ладони и слушаю твое ровное, совсем не сонное дыхание.