Желал ли Ваас вернуть эту жизнь, в которой меня для него не существовало, в которой я была в его глазах всего лишь очередной пленницей, очередным «возвратом», которому, по-хорошему, стоило бы пустить пулю в лоб? Желал ли Ваас вернуть эту жизнь — это хладнокровное спокойствие и стабильность? Желал ли вернуть ту жизнь, когда ничто и никто не заставлял биться его сердце чуть быстрее, будь это вызвано ненавистью или же тем чувством, которое пират презирал и отказывался понимать?
Если Ваас и желал этого, то сотворить из меня такую же преданную псину, подобную всем его шестеркам и подстилкам, стало бы для него отличным решением…
— Не знаешь, что со мной делать? — тихо спросила я, прижимаясь к мужчине.
— М? О чем это ты, принцесса? — без особого интереса ответил Ваас.
Его рука по-хозяйски опустилась на мою талию, пока пират выпускал сигаретный дым в серый потолок.
— Признайся, тебе же так хотелось, чтобы я боготворила тебя… — грустно усмехнулась я, отрешенно смотря в сторону окна.
Голос после сна немного охрип.
— Хотел, чтобы перестала огрызаться и ходить с этой недовольной миной… Хотел, чтобы улыбалась тебе…
Я мельком глянула на пирата, медленно затягивающегося приподнятым уголком губ.
— Я ведь отлично помню ту ночь. Ты тогда сказал, что у меня охуенная улыбка. А еще ты хотел, чтобы я сама желала тебя, без принуждения и этой гребаной наркоты. Ты хотел, чтобы я жизни без тебя не представляла.
— Ну допустим, amiga, — усмехнулся Ваас, туша сигарету о пепельницу на столе. — И что с этого?
— Ты называл это игрой. Для тебя это стало даже некой… Целью?
Я отстранилась от пирата и приняла сидячее положение, опираясь лопатками о стену.
— А теперь, когда «цель» достигнута, когда все обернулось так, как ты хотел… Ты в растерянности. Не знаешь, что делать теперь. Разве нет?
Я выжидающе посмотрела на лежащего пирата, закинувшего одну руку себе за голову — мужчина не спешил отвечать на мой зрительный контакт. Казалось, Ваас задумался о чем-то, смотря сквозь потолок.
— Да ты и сам не верил в эту идею, называл ее игрой. А теперь ты в растерянности, до сих пор тебя мучают сомнения, что такой финиш вообще был возможен и что он воплотился в реальность. Что я и вправду оказалась человеком, который искренне понял тебя и принял вместе с твоим прошлым, настоящим и даже будущим. Ты… Встретил первого человека, который проявляет к тебе эмпатию? Который не смотрит на тебя со страхом в глазах? Это приводит тебя в ступор.
Ваас продолжал молчать, и, тяжело вздохнув, я продолжила. Но уже тише, тщательно подбирая слова, чтобы не разозлить пирата. Ведь в тот момент я шагала по слишком тонкому льду…
— Ты ведь всю жизнь не получал от близких ни заботы, ни поддержки. Не услышал даже банальное «Ваас, ты нам нужен…» А теперь… А теперь, когда все это в один миг обрушилось на тебя, да еще оттуда, откуда ты ожидал меньше всего… Очевидно, что ты не знаешь, как реагировать на это, как доверять. Тебя просто не научили этому… Вот я и спрашиваю тебя, Ваас. Не знаешь, что со мной теперь делать, да?
Повисло затянувшееся молчание, нарушаемое лишь вновь надвигающейся грозой за окном. Солнце скрылось за темными тучами, и небо окончательно потеряло свой цвет. Где-то вдалеке послышался приглушенный раскат грома, на оконную раму упали первые капли дождя, а прозрачные занавески взмыли с пола под порывом холодного ветра…
Главарь пиратов устало вздохнул, усаживаясь на край кровати ко мне спиной и явно не собираясь отвечать.
— Ваас, ты нужен мне, — чуть громче добавила я, чувствуя, как начинаю закипать из-за молчания пирата. — Я не знаю, как это объяснить, я просто чувствую это и ни черта не могу с этим поделать, ясно? Просто поверь мне, прошу тебя…
— Это стокгольмский синдром, принцесса, — еле слышно бросил Ваас, потирая переносицу.
Эта тема его только раздражала. А меня раздражала фальш в его голосе и желание вновь закрыться в себе и холодно уйти от разговора, словно ему на все это было наплевать…
— Да нихера это не так, Ваас… — процедила я, поджимая колено к груди и уводя взгляд в сторону.
Хотелось столько высказать пирату, но я словно прикусила язык. Слова не лезли в голову…
— Бля, Mary, я тебя прошу! Только не начинай заводить эту свою ебучую бабскую шарманку, окей?! — повысил голос пират, садясь рядом.
Его плечо коснулось моего, мужчина ткнул в него локтем, и я почувствовала его прожигающий взгляд на своем затылке.
— И обиженную из себя не строй, окей? Я нихуя тебе не обещал, Mary, — грозно процедил он, склоняясь к моему уху. — Никакой блядской любви, никакой супружеской верности блять и смерти в один день. Так что не смей от меня требовать чего-то и выставлять виноватым уебком, окей?
Не дождавшись никакой реакции и даже ответного взгляда, Ваас резко поднялся с кровати, прорычав себе под нос.
— Выебала мне весь мозг, сучка…
Я продолжила безучастно сидеть, прожигая взглядом одну точку и вслушиваясь в то, как главарь пиратов ходит по комнате, надевая свою подобранную с пола одежду. Я думала над словами Вааса, в раздумьях прикусив и так кровоточащую после поцелуя с пиратом губу. Пыталась понять, что действительно чувствую к нему.
Привязанность? Однозначно. Сексуальное влечение? Даже комментариев не требуется. Может, потребность в защите и поддержке, как от взрослого мужчины, которой не досталось мне в детстве от отца? Ваас, конечно, в отцы мне не годился, если судить по нашей с ним разнице в жалкие 8 лет, но все это уже сложная паутина психологии, и опровергать это предположение я тоже не стала. Стокгольмский синдром? Учитывая то, что я простила Ваасу все побои и пытки, лезла к нему в душу и так глупо расплакалась, когда мы встретились спустя те мучительные две недели… Ответ напрашивался сам собой. А если вдруг… Любовь? Но разве возможно любить этого человека? Да хотя бы за что? За его херовый характер и постоянные вспышки агрессии, вызванные наркотиками? За его жестокость и бесчеловечность? За его род деятельности?
За что его любить?
И тем не менее, я чувствовала, что не могу без него: не могу без его голоса, без его взгляда и прикосновений. Ваас вызывал во мне бурю эмоций, порой абсолютно не совместимых, как этим утром. Пират заставил меня прочувствовать эту жизнь на вкус, чего мне не удалось сделать за всю свою прошлую жизнь, которую я просидела на гребаных таблетках, дабы хоть как-то не превратиться в овощ. Монтенегро стал причиной всех моих улыбок и всех слез, опустил на дно рядом с собой и вместе с тем подарил надежду на новую жизнь. Мой садист стал моим единственным источником заботы и защиты. Поверить невозможно… Но я не знала, каким словом можно было точно описать это все…
В любом случае: хотела бы я, чтобы пират чувствовал ко мне то же, что и я к нему? Да, хотела бы, очень хотела бы…
Но заставлять и требовать я была не в праве. Я не была в праве ставить его перед выбором, манипулировать им и уж тем более пытаться изменить.
Я не Цитра.
Я не причиню Ваасу такую же боль, какую однажды причинила ему сестра. Не поставлю перед выбором, словно пират обязан выбирать. Не стану манипулировать им его же ошибками. Не стану давить на его совесть и чувство вины, чтобы сделать из него другого человека, удобного мне. Не оттолкну от себя, даже если он вновь оступится. Не обману его. Не предам и не назову предателем…
И впредь больше не посчитаю его бездушным ублюдком.
Я верила в возможность того, что пират может испытывать ко мне что-то большее, чем привязанность, но с большим трудом. Хотя когда-то и Ваас не верил в то, что я смогу испытывать к нему теплые чувства. И вот он — гребаный результат…
Вот только, в отличие от него, я еще имела крохотный шанс на спасение в силу юного возраста и отсутствия в душе полнейшего разочарования в людях. Возможно, я подсознательно искала этот шанс в каждом человеке вокруг, в конечном счете остановившись на главаре пиратов… А вот Ваас был взрослым, прожженным этой жизнью мужчиной, лишенным на огромный промежуток своей жизни возможности испытывать хоть какие-то теплые чувства ни по отношению к себе, ни к кому бы то ни было еще. Такие люди не меняются. Ни ради себя, ни уж тем более ради других.