Ракъят…
«Эти гнусные предатели заплатят своими жизнями, если хоть пальцем тронули моих друзей. Я всем им перережу глотки, если на их руки упала хоть капля крови когда-то близких мне людей…» — размышляла я, поднося зажигалку к дрожащим губам.
Я сделала затяжку, тут же закашлявшись от запаха ненавистного мной сигаретного дыма, и, наплевав на голос Монтенегро в голове, сделала еще одну.
« — Блять… Как можно себя этим травить?
— Все потому, что ты не пробовала, принцесса…»
Я пролезла под проржавевшими перилами, свешивая ноги с крыши и внимательно наблюдая за людьми…
Как же здесь все по-другому. И самое страшное, что только внешне. Не было этих выбеленных советских панелек, серых крыш пятиэтажек с одними лишь воркующими голубями и спутанными проводами, не было опустелых грязных дворов, заброшенных детских площадок, с чьих качелей осыпалась потрескавшаяся краска, и не было голых деревьев, ветки которых были покрыты февральским снегом…
Вместо привычной советской эстетики глаза мозолили яркие цвета, смесь пестрой зелени пальм и синего моря, неоновые блики лампочек, которые не выключались здесь даже днем, и исписанные в графити целые здания.
Серость сменилась красками — пустота сменилась обилием…
Но остались те же люди. Да, их кожа была смуглее моей, белой, даже бледной, словно я уже родилась трупом. Но это оказалось единственным нашим отличием — эти люди были такие же потерянные, с такой же безысходностью в глазах. Они не нашли смысла в жизни, просто боялись оборвать ее, а потому теперь их жизнь — это алкоголь, наркотики и музыка в плеере.
«Я оказалась на другом конце света. Сначала мне все казалось таким новым и волнительным…» — размышляла я, не отводя нечитаемого взгляда от мельтешащих где-то внизу человеческих силуэтов. «А теперь вижу, что все и везде в этом мире одинаково. Одинаково безнадежно…»
Страх.
Страх высоты, который так гложил меня, был мне необходим в ту минуту. Необходим, чтобы хоть как-нибудь избавиться от вновь проснувшегося и пожирающего меня внутреннего зверя, требующего выпустить его на свободу. Судорожно ударяя мизинцем по сигарете, я следила за тем, как одни частички пепла подхватывает морской ветер, и как другие, уверенно следуя законам физики, медленно удалялись от меня, стремясь к холодной земле. Голова кружилась: то ли от волнения перед размыленной высотой под моими висящими в воздухе ногами, то ли от ударившего в голову мерзкого запаха никотина.
Навязчивые мысли о том, что могли сотворить с моими друзьями за эти два дня, не покидали мой разум — серцебиение учащалось, а дыхание спирало, от чего ладонь, с сигаретой между пальцев, автоматом тянулась ко рту снова, и снова, и снова…
— Пожалуйста, Ваас… — одними губами прошептала я в пустоту, поднимая глаза к заходящему солнцу. — Пожалуйста, не оставляй меня…
***
Этим вечером я долго не решалась поговорить с Ваасом: меня гложил страх неизвестности, я боялась, что пират придет в ярость до такой степени, что в конечном счете посадит меня на цепь возле своей постели, дабы больше не сомневаться в том, что я могу сбежать от него. А при таком раскладе спасти друзей мне было не суждено.
Каждый раз, когда мне казалось, что вот он, подходящий момент, язык сворачивался в трубочку — слова никак не подбирались, и мне казалось, что если я попробую произнести хоть что-то, то это скорее будет похоже на жалостливый писк, нежели нормальную просьбу. А такое с Монтенегро не прокатит, он не любит эти ужимки и сопли: насмотрелся их за всю свою преступную жизнь столько, что аж тошнило. И каждый гребаный раз, когда я бросала несмелый взгляд на отвернувшегося в телефон пирата и не могла начать разговор, я мысленно повторяла одно и то же слово, так глубоко засевшее в моей памяти.
Слабачка.
И снова дождь, тихий, моросящий. А вот ветер стал еще холоднее, и по коже моей пробегали мурашки, стоило почувствовать очередной порыв со стороны разбитой оконной рамы. В комнате было так же тихо, только иногда раздавалось жалобное пищание тигренка, чья мама спала в своем излюбленном месте, под подоконником. Мы же втроем уместились на кровати пирата и последние полчаса молчали так, словно были незнакомы: Ваас что-то пролистывал в телефоне, развалившись в позе морской звезды и закинув одну руку за голову, а я следила за спящим между моими ладонями комком шерсти.
Лежа на животе и поглаживая мягкие лапки пушистого создания, которому Монтенегро торжественно присвоил прозвище «полосатый черт», я до сих пор не могла поверить, что пират согласился оставить его; вернее, ее. Имя ей Ваас, конечно же, не стал придумывать, продолжив называть блохастой тварью, но делал это уже не с таким отвращением, как поначалу. Я же, в свою очередь, изливала на маленькую тигрицу все свои чувства, которые, увы, не могла излить на лежащего рядом индивида: и тискала, и обхватывала ладонями, зарываясь носом в ее густую шерсть, заместо объятий, и исцеловала каждый уголок ее мордашки. И периодически ловила взгляд Вааса, который смотрел на меня, как на идиотку.
— Вообще-то я должен быть на ее месте, Mary, — наконец не выдержав, шутливо бросил пират.
— Ты? Правда? — усмехнулась я, скептически изогнув бровь. — Да я заранее знаю, что ты мне скажешь. «Бля, amiga, вот только давай без этих телячьих нежностей, окей?»
— Какая неудачная пародия… — пролепетал Ваас, улыбаясь уголком губ и смотря в телефон.
— Да брось… Не, погоди. Хочешь сказать, если я реально сейчас полезу к тебе со своими ужимками, то ты не пошлешь меня первым рейсом? — недоверчиво улыбаясь, уточнила я.
— Ну, рискни, — обнадеживающе бросил пират, так и не посмотрев в мою сторону.
«А у него, на редкость, хорошее настроение, какая удача…»
В моих глазах появился неподдельный азарт — я приподнялась на руках, чтобы приблизиться к пирату. Он оторвался от телефона, переводя на меня внимательный, игривый взгляд.
— Это вызов? — с ухмылкой спросила я, плавно перекидивая ногу через пирата и усаживаясь на его берда.
Ваас ничего не предпринял, продолжая с легкой улыбкой наблюдать за моими действиями, словно затаившийся хищник, готовый напасть в любой момент. Мои руки аккуратно обхватили лицо мужчины — пальцы коснулись густой эспаньолки, чувствуя приятное покалывание. Первый поцелуй пришелся в горячую щеку. Второй — немного ниже, возле уголка губ. Третий коснулся шрама, рассекающего бровь, и скользнул ко второй щеке… И все последующие не оставили ни единого «живого» места на лице пирата.
«Такой податливый… И все равно неприступный.»
Невинные мимолетные поцелуи, покрывающие лицо мужчины и быстро сменяющие друг друга, больше походили на дурацкую игру двух идиотов, и мы оба прекрасно смекали это. В особенности, Ваас, который за все это время ни разу не шелохнулся, молча терпя недо-домогательства от своей принцессы. Сам виноват, спровоцировал. Теперь он улыбался шире, пытаясь сдержать смех и не выкинуть очередную колкую шутку. Впрочем, как и я.
Однако рядом с таким мужчиной, как Монтенегро, сложно долго сдерживать себя в руках и изображать невинную овечку.
Всегда мало.
Хочется большего…
Я отстранилась — затем провела ладонями вдоль всего торса мужчины, наклоняясь к его лицу и застывая в ничтожных сантиметрах от его губ — единственного, чего так и не решилась коснуться своими…
— Твоя решительность меня не радует, Mary, — наконец ухмыльнулся главарь пиратов.
Вдруг мужчина сам притянул меня за затылок, впиваясь в мои губы, и я ответила с не меньшим напором, втягивая носом воздух. Свободная рука Вааса уже легла на мою талию, сжимая ее с нескрываемым чувством собственничества… Не знаю, чем могло бы все это закончиться, если бы не мое сильное желание хотя бы раз в жизни самой обломать Монтенегро, как он любил это проворачивать надо мной. Преодолев нахлынувшее возбуждение, я все же уперлась ладонью в грудь пирата и разорвала поцелуй.