Я своими же руками застрелила умирающую подругу и до сих пор не могла понять, правильно ли поступила…
Моя совесть разрывала мое сердце на куски: что бы не сказала мне перед своей смертью Сара, я уже не могла перестать винить себя в смерти друзей, и это чувство буквально убивало меня, выворачивая наизнанку и заставляя ненавидеть саму себя…
И, наконец, чертов Ваас: глупо было ожидать от этого морального урода хоть капли сочувствия и непритворной заботы, но после всего случившегося моя душа нуждалась в нем, как в воздухе, нуждалась, как в единственном оставшемся близком мне человеке…
Все это было чувством полнейшего отчаянья, которое неизбежно должно было привести к эмоциональному выгоранию. Я спрятала лицо в ладони, чувствуя, как меня начинает потряхивать. Тихие всхлипы вырвались наружу…
Но, чего я никак не ожидала, так это того, что спустя несколько томительных секунд Ваас, пускай и с усталым вздохом, но без лишних издевок, все же приобнимет меня одной рукой за плечи и притянет к себе.
— Я уже говорил тебе, что такое… Безумие, Mary? — тихо спросил он, опуская подбородок на мою макушку.
Его теплая рука легла на мои лопатки, заботливо поглаживая меня по вздрагивающей спине.
— Безумие — это точное повторение одного и того же действия раз за разом в надежде на изменения. Это. Есть. Безумие… Знаешь, когда впервые я это услышал, не помню, кто сказал эту хрень, да и похуй, все равно этот умник давно кормит червей… Я подумал: «Что за хуйню несет этот поехавший?» Но смысл в том, hermana, что он был прав.
Ваас усмехнулся, прокручивая далекие воспоминания в своей голове.
— И тогда я стал видеть это везде. Везде, куда ни глянь, эти болваны делают точно одно и то же. Снова, и снова, и снова, и снова. И думают, что сейчас все изменится… Но вот, в чем прикол, niña: в том, что мы нихуя не способны изменить. Мы можем лишь вечность метаться из стороны в сторону, пытаясь угодить всем, чтобы получить видимость уважения, заслужить признание и взаимность и отчаянно внушать себе, что однажды мы все-таки добьемся искренности от людей. Но, Mary, люди… Они…
Ваас тяжело вздохнул, подбирая правильные слова. Его голос наконец-то был полон искренним утешением и неравнодушием, от чего мое сердце забилось сильнее, наверное, в тысячу раз…
— Избалованы своей же совестью, — продолжил пират, зарываясь пальцами в мои мягкие волосы на затылке. — Настолько избалованы, что уже не замечают, как теряют рассудок в погоне за новым результатом, который априори существует только в их больных головах. Они насмотрелись сопливых голливудских мелодрамм, Mary, позволили властям вытирать об себя ноги и наслушались недо-коучей, которые сделали свое состояние на таких же наивных идиотах, как они… Люди — не просто стадо. Они — стало обезумивших нахер сопляков.
Безумие.
Надежда на то, что однажды все изменится…
Я всегда мечтала начать новую жизнь, построить свое светлое будущее и стать счастливой в настоящем, в моменте. Но мое детство было далеко за гранью этих амбиций. С каждым прожитым годом я медленно, но верно черствела в душе, прятала чувства настолько глубоко, что вскоре и сама забыла, каково это — проявлять эмоции, испытывать боль, реагировать на провокацию…
Однажды я решилась претворить мечту в жизнь. Но все пошло крахом. Сбежав от семьи, я вскоре поняла, что без нее я — просто никто. Не потому, что не была способна заработать себе на жизнь или оплатить съемную однушку — причина зарождалась внутри меня, а не из вне. И причина заключалась в том, что я так и не смогла отпустить свое прошлое. Не смогла простить все обиды приемным родителям, забыть о страхах, оставшихся со мной на всю жизнь, подавить невыплесканную агрессию внутреннего зверя и открыться этому миру.
Я думала, что если вырву себя из той поганой жизни, заново посмотрю на мир, заново вдохну полной грудью, то… наконец почувствую, почувствую что-то в сердце. Как жаль, что этого не произошло — может быть, сейчас бы все было совсем иначе…
Безумие.
Повторение одного и того же действия, раз за разом…
Я металась внутри себя, искала смысл бороться дальше, не могла найти ответ на вопрос «кто я?». Я причиняла себе физические страдания, увечья — делала все, лишь бы снова почувствовать укол в сердце, лишь бы снова испытать боль или же растянуть губы в нездоровой улыбке, наконец почувствовав, что я все еще жива. Но этого упорно не происходило…
Теперь же я прекрасно осознавала то, что была безумна. Я слепо верила в то, что вскоре все изменится. Какой же наивной дурой я была. У меня же нихера бы не получилось…
Разве можно построить счастливую жизнь, когда мнимое чувство счастья — всего лишь побочный эффект от таблеток, прописанных тебе психотерапевтом? Моя новая жизнь стала всего лишь иллюзией, вся она шаталась, как карточный домик, держась на одних лишь таблетках. Новые город, учеба, работа, друзья — это была не жизнь, это была фальшивка — идеальная картинка. Пелена, застиляющая мне глаза. Картина жизни, которую я хотела видеть, но которая так и не просуществовала в действительности. Вся моя жизнь была обманом, самовнушением. Вся моя жизнь была безумием…
Реальная жизнь — вот она — на этом кровавом острове.
— И мы тоже безумны, Mary. Мы с тобой, amiga. Мы пытались избавиться от гребаного прошлого, желали разорвать все связи и забыться, найти путь к спасению… Но знаешь, в чем смысл, принцесса? — спросил Ваас.
Его голос стал еще тише, словно пират говорил о чем-то, что не должен был слышать больше никто.
— В том, что никакого спасения нет, hermana. Чтобы спастись, не дать безумию завладеть твоим разумом, суметь выбраться за его рамки, нужно принять и смириться с тем, что гребаного спасения нет. Я уже сумел подчинить себе свое же безумие… А теперь ответь мне, querida, — шепотом обратился ко мне Вааса, беря мое лицо в свои теплые ладони. — Ты примешь меня в свое сердце? Прими меня, как спасителя. Прибей к сраному кресту и позволь мне наконец возродиться, Мария…
Его слова были подобны кинжалу, вонзающемуся в сердце, и больше я не могла противиться этому чувству. Чувству, которое без преувеличения убивало меня изнутри. И это чувство — любовь. Любовь к главарю пиратов. Да, все же это оказалась чертова, будь она проклята, любовь. Теперь я была готова признать это…
Признать, что полюбила не человека, а настоящее чудовище — жестокого пирата, психопата и наркомана, удерживающего меня и моих друзей в плену.
Признать, что эта любовь зародилась еще в те далекие дни, когда я считала, что всем сердцем ненавидела этого морального урода — зародилась в тот день, когда я поняла его, когда нашла себя в его шкуре, а он нашел меня в своей.
Признать, что испытывать стокгольмский синдром — это ебучие цветочки в сравнении с тем, как испытывать любовь по отношению к своему садисту.
И признать, что эта любовь заведомо и никогда не будет взаимна.
Я наконец-то призналась себе в этом. Это было сложно, но необходимо. Ваасу же мое признание и нахер бы не сдалось — он и так мог спокойно читать меня, как открытую книгу. Одного тоскливого взгляда на него и одного рваного вздоха от его прикосновения хватало, чтобы выдать меня с потрохами. И Ваас был прав, чертовски прав. Я действительно оказалась глупой, наивной и слабой девочкой.
Его девочкой…
Наплевав на гордость и обиду, я уткнулась носом в шею мужчины, вдыхая запах его одеколона. Мои руки обвили его торс, а оставшиеся на щеках слезы коснулись красной ткани его майки. Я желала только одного — чтобы этот момент длился вечно. Чтобы мужчина всегда был рядом, а его ровное дыхание раздавалось над моим ухом. Чтобы он так же поглаживал меня по волосам, а я ощущала тепло его тела. Чтобы мои прикосновения не отвергались им, и я больше не чувствовала себя одинокой и потерянной…
Ладонь Вааса переместилась с моих лопаток на затылок. Несмотря на его еле ощутимые поглаживания по моим мягким волосам, голос пирата приобрел пугающую серьезность — я почувствовала, как напряглись мышцы главаря пиратов, а его сердцебиение вновь участилось.
— Путь блядского воина для тебя закончен, Mary, — отрезал пират, выделяя буквально каждое слово. — Хватит марать свои руки в крови, когда эта кровь не стоит даже пули. Это гребаное татау ни черта не значило, не значит и не будет значить, amiga — я сожгу его. Сотру с твоей руки, чего бы мне это ни стоило. Никаких больше игр в «кошки-мышки» блять: твоих проблемных дружков больше нет, тебе не придется спасать их задницы и вновь убегать от меня. И самое, сука, главное — уясни это себе, моя девочка, то, что я сейчас тебе скажу… — процедил Ваас и склонился к моему уху.