Кем я теперь была в глазах Вааса? Кем он меня считал? Чувствовал ли хоть что-то при виде меня? Я не знала. И очень скоро перестала задумываться над этим…
С того дня, когда я открыто пошла против главаря пиратов, отказавшись прикончить для него ту девушку и встать в его ряды, прошло всего пару месяцев. Пару месяцев, а мне казалось, что целая вечность. И если раньше Ваас не горел желанием видеть во мне очередную верную псину, смотрящую на него со страхом в глазах, то теперь все изменилось. Ваас не бросал попытки сломать меня, как физически, так и ментально. Как когда-то его целью было привязать меня к себе, так и теперь пират решил поиграть в очередную игру, и его новой целью стало мое окончательное подчинение. В ход шло все: насилие за малейшую дерзость, крики и угрозы за любое неповиновение…
Моя жизнь ничем не отличалась от той, с которой я начала свой путь на этом острове. Как иронично. Даже пройдя через столько боли и страданий, ломая себя и окрашивая руки в море алой крови, потеряв все, что имела раньше, я все равно осталась в статусе гребаной пленницы.
Нередко за свой длинный язык мне приходилось проводить холодные ночи прямо на том самом заднем дворе, где ждали своей участи «возвраты». По приказу Вааса пираты с ехидными усмешками заталкивали меня в клетку и уходили, обязательно напоследок бросая уже закрепившееся за мной здесь прозвище «подстилка босса». Мои бессмысленные крики и угрозы только смешили их, и мне оставалось лишь судорожно колошматить по бамбуковым прутьям и представлять, как я убью всех этих ублюдков, всех до единого…
А в один очередной такой раз за мной так никто и не пришел. Я запомнила этот случай до конца жизни. Я провела в той чертовой клетке почти три гребаных дня, без еды и воды. Голод просто сводил с ума, как и жгучая нехватка воды под палящим солнцем — уже к концу первого дня началось головокружение, стало темнеть в глазах, а к концу второго — организм не выдержал, и я вовсе отключилась…
Я не знала, как долго находилась без сознания, но сквозь глубокий сон я почувствовала, как кто-то приблизился к клетке и лег возле нее — когда же на заднем дворе послышались поспешные многочисленные шаги приближающихся к клетке пиратов, этот «кто-то» подорвался с места, издавая угрожающий рык.
«Адэт…»
Она никого не подпускала, никому не позволяла притронуться ко мне. К этому времени пираты уже успели заметить, что я отключилась, и, судя по их неуверенным, но отчаянным попыткам добраться до клетки через свирепую тигрицу, видимо, я все еще была нужна живой. Была нужна ему.
И ведь вскоре он и сам пришел. Я знала, это точно был он. Только перед ним Адэт так послушно отступила бы в сторону…
Да, я привыкла.
Я привыкла к бесконечным ссорам. Привыкла слышать в свой адрес самые незаслуженные оскорбления и привыкла бросаться ими в ответ. Привыкла к тому, что в разгар очередного скандала Ваас толкает меня к стене, сжимая пальцы на моей шее. Привыкла к тому, как он скалится и шепчет мне на ухо о том, как сильно ненавидит меня. Привыкла к тому, что он впивается в мои губы, наконец-то одаривая меня таким желанным вниманием, и все заканчивается жарким и грубым сексом.
Животным и бездушным сексом.
«Подстилка босса…»
Хотя в повседневной жизни никто из пиратов и не мог осмелиться сказать мне это в лицо, все же это прозвище засело в моей памяти и не покидало меня ни на минуту. Сначала я чувствовала себя униженно, раздавленно, грязно — теперь же я не чувствовала ничего. Больше я не пыталась оправдать ни себя, ни Вааса — я действительно стала для него всего лишь подстилкой, с этим было бессмысленно спорить.
Теперь, когда связь с прошлым была окончательно разорвана, мои друзья убиты, а татау воина ракъят сведено, я больше не представляла никакого интереса для Монтенегро. Наше совместное существование и деление постели не было ничем иным, как привычкой, привязанностью, пускай и остывшей. И как бы больно мне ни было это признать, но я знала: у Вааса были десятки таких же, как я.
«— Ты — это я. А я — это ты…»
Все изменилось. Больше я не была им, а он не был мной. Больше не было «нас». Он превратил меня в одну из тысячи своих верных псов, и лишь моментами я до сих пор осмеливалась демонстрировать ему клыки и протестующий лай.
Я привыкла.
Привыкла к тому, что Ваас нередко напивался или закидывался какой-нибудь дурью. Привыкла к животному страху, который испытывала каждый такой раз, когда видела его черные, заполнившие всю радужку зрачки и безумную улыбку. Привыкла, что он возращался в свою комнату только под утро. Привыкла чувствовать, как он заваливался на кровать, иногда закидывая руку на мою талию и сразу же засыпая, и от него снова несло виски и дешевыми женскими духами. Оставалось надеятся, что с местными шлюхами Ваас хотя бы использует защиту, дабы не подхватить от них никакой херни…
Блять…
Сколько раз в разгар очередного скандала я в истерике кричала Ваасу, чтобы он остановился. Чтобы он не смел меня трогать, чтобы не смел больше прикасаться ко мне. Я кричала о том, что меня нельзя унижать, мне нельзя причинять боль. И каждый гребаный раз в ответ на это я получала лишь равнодушную усмешку и ироничный вопрос:
— И что же тогда можно с тобой делать, принцесса?
— Меня можно любить, ублюдок ты больной! — в один день все же ответила я, скрипя зубами и с ненавистью смотря на мужчину напротив. — Я достойна любви! Достойна, ты меня слышишь?! Я прошу тебя, прекрати это все! Ты мучаешь нас обоих! Отпусти меня! Отпусти и позволь жить нормальной жизнью, Ваас!
— Забудь, Mary, — процедил пират, прижав мои запястья к стене, и вдруг плотоядно усмехнулся. — «Ни себе, ни людям», а? Так ведь говорится, amiga? Можешь считать меня последним уебком, моральным уродом и прочим куском дерьма, но я не собираюсь остаток жизни провести посреди этого говна и скучать по своей принцессе, которая будет жить долго и счастливо на гребаном материке… Что такое, Mary? Mary, что не так? — наигранно обеспокоенно спросил Ваас при виде моих слез, склоняясь к моему лицу. — Почему ты не улыбаешься мне, как прежде? Почему больше не смеешься? Больше не смешно? Я тебя не радую? Разве ты не хотела этой чертовой любви? Разве не хотела провести со мной остаток жизни и сдохнуть в один день, как во всех этих ебучих мелодрамах, а?
— Скажи… — в отчаянье попросила я, поднимая глаза на пирата. — В чем я виновата? В чем я виновата, что за всю жизнь так и не получила любви от своей семьи? Все бы сложилось совсем иначе… ПОЧЕМУ, ВААС?! Почему они так обошлись со мной?! А ты? — сорвалось с моих губ. — В чем ты был виноват? И почему поступаешь со мной точно так же…
— Тс-с-с… Всей окей. Не плачь. Все окей…
Ваас отпустил мои запястья, проводя тыльной стороной ладони по моей мокрой щеке. За дрожащие плечи главарь пиратов притянул меня к себе — я обмякла в его сильных руках, жадно вдыхая запах этого чертового одеколона…
Да, я привыкла — мне уже давно не было больно.
И нет, это…
Вовсе не было самовнушением.
***
— Не подходи ко мне… — с угрозой в голосе предупредила я, пытаясь не выдать жуткого волнения.
Монтенегро преспокойно проигнорировал мой пыл и, словно издеваясь и наслаждаясь моим страхом, молча сделал несколько неспешных шагов мне навстречу, и я по инерции отступила в сторону. Не сводя с меня хищного взгляда, полного опасности, азарта и угрозы, Ваас припер меня к холодной кафельной плитке, застывая напротив — придерживая обернутое вокруг тела полотенце, я пыталась совладать с бешено стучащим сердцем и сбившимся дыханием, которое с потрохами выдавали мои подрагивающие плечи.
Ваас снова был под чем-то: об этом говорили его черные, бездонные зрачки, заполнившие всю радужку, и нездоровая ухмылка. А его гребаное настроение менялось с бешеной скоростью. Еще минуту назад главарь пиратов был готов прикончить меня одним нерасчитанным ударом в солнечное сплетение, но каким-то чудом сумел сдержаться, дав мне возможность отойти от него подальше, а теперь с улыбкой невозмутимо разглядывал черты моего напуганного лица. Путь из его душевой все еще оставался не достижимым для меня, и Ваас прекрасно об этом знал — пирату нравилось наблюдать за тем, как я всеми силами пыталась не выдать своего страха, он питался им и откровенно пожирал меня глазами…