Кем я была раньше?
И кем стала?
Я уже с трудом могла вспомнить ту девушку, ту Марию, которая всю жизнь искала семейного тепла и заботы, которая всю жизнь считала себя сломленной, но которая никогда бы не окрасила свои руки в чужой крови, никогда бы не посмела назвать себя убийцей. Теперь на меня смотрел совершенно другой человек, человек, которого я всем сердцем и душой ненавидела — гребаная Mary, ебнутая на голову сука, одержимая жаждой мести своим обидчикам и сломленная по всем фронтам. Убийца, чьи руки уже по локоть были в чужой крови, и убийца, виноватая в смерти всех ее друзей. Я ненавидела Mary, ненавидела. И самым страшным было то, что мне не было оправдания:
Не Монтенегро сотворил Mary.
А я сама. Я позволила ей наконец выйти наружу.
Потому, что эта сука всегда скрывалась внутри меня…
Личность Mary уничтожила меня, сожрала с потрохами. Она не оставила мне сил, ни физических, ни душевных. Она убила моего внутреннего зверя, который был так предан ей, и превратила меня в бездушную марионетку.
И теперь, уверенно поднося к запястью острый осколок, я лишь желала освободиться от ее контроля.
Желала наконец-то спастись…
***
« — Вокруг тебя всегда будет много людей, Ваас. Но меня уже не будет. Я хочу, чтобы ты прочувствовал, каково это.»
Как давно я произнесла те слова? При каких обстоятельствах? Вроде бы, после очередного скандала…
Вспоминал ли их Ваас, когда нашел мое побледневшее тело в своей душевой? Вспоминал ли, когда пытался привести меня в чувства?
«— Я не хочу знать, что ты почувствуешь в тот момент. Правда не хочу. Мне лишь важно, чтобы ты сам смог разобраться в себе… А будешь ли ты жалеть или же устроишь гребаный праздник — мне плевать. Мне будет уже наплевать, Ваас…»
Каково это — уходить из жизни? Что человек чувствует, когда умирает? Людей столетиями интересовал этот вопрос, и я не была исключением: не раз я представляла собственную смерть, не раз она снилась мне. И каждый такой раз моя смерть была не от старости, я не умирала среди десятка своих любящих внуков и такого же дряхлого верного пуделя, как это обыгрывают, пожалуй, в любом семейном кино…
Только со временем я стала задумываться над тем, почему так происходило. Почему я не видела своего будущего? Почему буквально каждую ночь лицезрела во снах собственную смерть? Молодую, раннюю смерть? И однажды пришла к выводу, что так и должно быть — я должна была уйти раньше, намного раньше. И, если быть до конца честной, я не видела в этом ничего плохого. По крайней мере, с того момента, как покинула семью и вместе с тем потеряла смысл существования…
Так и теперь — мне было наплевать. Было плевать на то, что все вокруг заволокла пугающая тьма: я была к этому готова. Была готова к тому, что за человеческой смертью не скрываются никакие ад и рай — что за человеческой смертью стоит лишь пустая, глухая темнота. Мне было плевать на то, что я все еще могла слышать отдаленный звук открытого душа, что я все еще могла ощущать холод от ледяной воды. Было плевать на то, что всепоглощающая темнота не позволяла мне разглядеть собственное запястье, которое должно было быть исполосано несколькими глубокими порезами.
К черту.
Я всего лишь хотела убедиться, что мертва и наконец-то обрела свободу…
— Моя девочка, открой глаза… Давай, Mary. Ну же, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ, ТВОЮ МАТЬ!
Голос.
Его голос.
Его голос не давал мне уйти — громким неразборчивым эхом он отзывался в моем сознании, заставляя мои виски трещать по швам.
«Я мертва… Я МЕРТВА! Так какого хера я все еще слышу его?! Почему этот ублюдок не даст мне спокойно уйти?!»
Несколько раз я приходила в сознание, вновь начиная чувствовать физическую боль и чужие прикосновения, но, будучи даже не в силах открыть глаза, буквально сразу же возвращалась в непроглядную, пустую тьму, продолжая слышать обрывки всего того, что говорил мне Ваас.
Или мне всего лишь казалось, что он говорил это…
— Нет, ты не умрешь, принцесса. Я не позволял тебе умирать. Не позволял, ты слышишь меня? Да, ты слышишь меня, ты слышишь, я знаю это, Mary. Ты всегда меня слышала…
Я помнила лишь то, как главарь пиратов, после нескольких попыток привести меня в чувства легкими шлепками по щекам, наконец взял меня на руки и куда-то понес. Помнила его расплывчатые черты лица и торопливый, но успокаивающий голос, в котором Монтенегро так и не смог скрыть своего волнения.
— Моя глупая nena… Ты думала, что так легко избавишься от меня? Думала, что я так легко отпущу тебя? Нет, Mary, ты не оставишь меня… Я знаю, моя девочка не бросит меня. Моя девочка знает, как дорога мне… Ложись… Вот так, тихо… Все будет хорошо, Мария… — сквозь шум в ушах услышала я, и эти слова буквально полоснули по моему сердцу.
«Какого черта? Какого черта он говорит мне это теперь?! Теперь — когда я так хочу уйти, когда я окончательно решила для себя, что не нуждаюсь в этих гребаных словах, которых ждала всю свою жизнь! Ну почему именно сейчас? Господи…»
Если бы он сказал мне это раньше, я бы жизнь за него отдала! Я бы все стерпела, любое унижение, любую боль, если бы только он дал мне надежду — да, я до последнего наивно продолжала бы верить в то, что он сказал мне.
А сказал бы он, что однажды, рано или поздно, у нас все будет хорошо…
***
Первым, что я почувствовала, когда приоткрыла глаза, было теплое плечо пирата, лежащего рядом — попыталась пошевелить некогда здоровой рукой, и острая боль пронзила всю зону запястья и даже отдало в предплечье. Теперь и вторая моя рука была туго замотана бинтом, слегка испачканным в красных пятнах от пальцев Вааса. Даже лежа без малейшего движения я чувствовала, как моя голова трещала по швам и как тяжело мне было сфокусироваться на всем, что меня окружало…
Сбоку послышался шорох — сквозь пелену в глазах я разглядела главаря пиратов, приподнявшегося на локте и теперь внимательно разглядывающего меня нечитаемым взглядом. С трудом мне удалось рассмотреть его зрачки, уже не такие широкие и бездонные. Аккуратным движением рука Вааса коснулась моей побледневшей щеки — меня словно током прошибло, стоило в мыслях всплыть ярким картинкам того, что произошло в душе…
— Не прикасайся, — все, что я смогла из себя выдавить, уводя взгляд.
На душе словно кошки скребли. Я была зла на Вааса. Очень зла. Не столько за всю ту причиненную им боль, сколько за его чертов эгоизм и жестокость. Я не смогла уйти, не смогла, потому что он не позволил мне. Не позволил освободиться от своего безумия, не позволил обрести покой. Он хотел, чтобы я остаток своей никчемной жизни медленно сгорала, подобно ему, в его же чертовой компании. Чтобы остаток жизни я терпела боль и унижения, чтобы сгорала от ревности и страха, чтобы не видела спасения ни в ком, кроме него, а он — так и не подарил бы мне этого спасения…
— Какой же ты ублюдок… — процедила я охрипшим голосом, прикусив губу, чтобы сдержать ком в горле.
— Mary.
— Я бы лучше умерла сегодня, Ваас! — сорвалась я, переводя взгляд на мужчину. — Умерла бы, как и все мои друзья. Моя жизнь тогда имела бы хоть какой-то гребаный смысл! Но ты меня и этого лишил…
Тяжело вздохнув, Ваас откинулся обратно на подушку, потирая переносицу, а затем закинул руку за голову, уставившись в серый потолок. По аналогии я увела полный ненависти взгляд в сторону окна, наблюдая за заходящим солнцем и скользящими по полу занавесками. Повисло долгое, напряженное молчание. Главарь пиратов ушел в себя, о чем-то задумавшись. Я же старалась думать о чем угодно, только бы вновь не проигрывать в своей голове воспоминания о смерти ребят…
— Ты никогда не задумывалась над тем, почему до сих пор жива? Почему я до сих пор не прикончил тебя, хотя у меня было столько гребаных шансов? — тихо и отрешенно спросил пират, продолжая смотреть в потолок.
Вдруг он грустно усмехнулся.
— На самом-то деле… Я ведь и сам в душе не ебу, amiga… Знаю, ты считаешь меня конченым эгоистом, и у тебя есть на это веские основания… Но я часто думал о тебе, принцесса, когда оставался один. Не, серьезно… Я даже представлял себе, что изменилось бы, исчезни ты из моей жизни. А еще чаще я размышлял о том, на что бы смог решиться, если потерять тебя стало бы нахуй неизбежным. Прикончил бы я тебя собственными руками или же оставил в живых и отправил домой?