Очень хочу тебя видеть! Береги себя, дорогой. Привет Любови Михайловне.
Обнимаю.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2056. Л.36–37.
Ленинград, 29 августа <19>66.
Дорогой Илья Григорьевич!
У меня большой праздник, когда получил Ваше письмо. Спасибо. Я очень рад, что Вам понравились мои последние литографии — это обязывает меня еще усерднее трудиться. Я работаю и все время помню, что Ваше предисловие к каталогу выставки сыграло решающую роль в деле издания моих альбомов литографий. Недаром мои товарищи говорили мне, «что путевку в жизнь тебе дал Илья Эренбург». Огромное спасибо Вам.
Дорогой Илья Григорьевич!
Я хочу предложить Вам — «Обществу СССР-Франция» сто или двести моих литографий разных сюжетов для выставки в некоторых городах Франции (пейзажи Л<енингра>да, листы к произв<едениям> Ш<олом>-Ал<ейхема> и на мотивы песен и народных сказок (цветные литографии)).
Если Вы найдете мое предложение реальным, то я листы привезу в Москву.
Крепко обнимаю Вас и желаю Вам много здоровья и всего-всего доброго.
Искренний привет Любови Михайловне.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1651. Л.35–36.
<Таруса,> 1 октября 1966
Дорогой Илья Григорьевич! Посылаю Вам копию своего письма Елиисону[1218] по поводу того «монумента», с проектом которого приходил к Вам Арий Давыдович[1219].
Дело в том, что: на предполагаемом месте погребения мамы в 1960 г. Ася (Цветаева) поставила крест, к<отор>ый там и находится, и содержится в порядке мамиными (посмертными) друзьями из С<оюза> П<исателей> Татарии. И никто не давал права Литфонду, не спросясь нас, членов семьи, снимать этот крест, нами установленный, и заменять его иным памятником. Ведь это же безобразие: семидесятилетняя сестра мамы на первую свою пенсию ставит крест на елабужском кладбище, а потом кому-то не нравится, кто-то «принимает решение» и самовольничает. Мы с Асей не дружим, но тут я всецело на ее стороне.
Второе: разработать проект памятника и осуществить его Литфонд поручает… Елабужскому горсовету. Ну при чем тут елабужский горсовет? Ведь это же — от самой простой плиты до чего-то более сложного, специалисты должны обдумать и сделать. Точно нет у нас скульпторов или камнерезов, и точно Цветаева такая уж у нас у всех сирота, что кроме елабужских чиновников некому и позаботиться о ее надгробии!
Что же делает елабужский горсовет? Предлагает взять с заброшенной купеческой могилы подержанный купеческий монумент с колонками, почистить, изменить надпись и — готово, почтили; Литфонд соблазненный дешевизной, соглашается, утверждает; когда, узнав случайно об этом предприятии, «встреваю» я, Арий Давыдович (кстати, хороший он человек вообще-то!) спешит к Вам, чтобы заручиться Вашей поддержкой и — заручается; ведь Вы-то ничего, никакой подоплёки не знали[1220].
Честное слово, Илья Григорьевич, подобный «монумент» годится разве для какого-нибудь из (сомнительных!) героев Ваших «Тринадцати трубок», а с мамой так поступать нельзя — пусть все на свете кресты и памятники — пустая проформа, когда человека нет в живых; но и в проформе надо соблюдать приличие (хотя бы).
Одним словом, мы (семья) решили отказаться от литфондовско-елабужского варианта, о чем и ставлю Вас в известность — как друга и как члена цветаевской комиссии. Кстати, мы-то в Литфонде ничего для Елабуги и не просили; просили ссуду на реставрацию цветаевского домика в Тарусе; но об этом — ни слуху, ни духу, а домик растаскивают на дрова.
Я думаю, мы в дальнейшем сумеем устроить приличный и приличествующий памятник в Елабуге. Если сама не сдюжу (в смысле денег), то пройду с шапкой по кругу; не впервой. А пока и так хорошо.
Крепко обнимаю Вас и Любу. Я всегда вас помню, но никогда не дотягиваюсь; заедают меня обязательные второстепенности, а главное — недостает меня; нынешняя моя жизнь — Тришкин кафтан.
P.S. Нашла свои детские, московские, тетради с протокольными, дотошными, детскими же записями — про Вас, Любу, Княжий двор…[1221]
Впервые. Подлинник — собрание составителя. Последнее письмо А.С.Эфрон к ИЭ; 3 сентября 1967 г. она писала близким: «Какая жалость, что ушел от нас Эренбург! С ним ушла из писательской среды соль — хорошей злости соль, высокой культуры соль, собственного мнения соль, быстрого действия соль — да разве перечислишь все крупинки этой соли?! А еще ушел человек нашего поколения. Вообще немыслимо себе представить жизнь… да почти что нашей планеты жизнь! — без этого едкого старика, оппонента, спорщика и борца, зачастую и защитника, всерьез, не на словах защитника многих близких нам правд против многих и многих кривд…» (А.Эфрон. А душа не тонет. Письма 1942–1975. М., 1996. С.314).
1220
12 октября 1966 г. ИЭ писал А.С.Эфрон: «Я очень сожалею о своем невольном участии в истории с памятником в Елабуге. Я был взят врасплох Арием Давыдовичем…. надеюсь, что Ваше вмешательство поспело вовремя…», об этом же ИЭ написал Ратницкому (см. П1, №578).
1221
Текст этих записок «Золотое сердце Эренбурга» А.С.Эфрон переписала для ИЭ и прислала ему; включены в ее воспоминания о М.Цветаевой (см.: