Тут вернулась мать.
– Она все еще скулит? – крикнула она из прихожей. – Может, покатаешь ее на машине, чтобы она успокоилась и не надоедала мне своим нытьем?
Я была на все согласна, лишь бы не оставаться дома с матерью; захватив теплую кофту, я доверчиво взяла дядю Билла за руку, и мы пошли к машине.
Билл очень гордился своим автомобилем, черным «остином». Купив машину раньше всех в округе, он любил в ней покрасоваться. Сидеть на переднем сиденье, смотреть на дорогу сквозь лобовое стекло, вдыхая запахи кожаного салона и бензина, – все это было ново для меня.
Мы выехали за город и остановились на моем любимом холме; дядя Билл знал, что мне это место нравится: оттуда весь город был как на ладони. Стоял ясный солнечный день, к тому же Билл взял с собой корзинку для пикника, наполненную печеньем, фруктами и апельсиновым соком. Про мои любимые сладости – шоколадные сигареты – он тоже не забыл. Мы разложили плед и поели, а потом стали играть в мячик, гоняться за бабочками и собирать полевые цветы. Я чувствовала, что он меня любит, что я особенная, что меня никто не обидит. После всех переживаний я была наконец-то счастлива и искренне сожалела, что все так быстро закончилось и нужно снова ехать домой.
Дядя Билл обнял меня и сказал:
– Полезли на заднее сиденье, поваляемся. Это будет отличное завершение чудесного дня.
После такого хорошего вечера я ничего не боялась, поэтому забралась на заднее сиденье, а дядя Билл крепко обнял меня и прижал к себе. Внезапно он стал покрывать мое лицо поцелуями, совсем не так как раньше, а когда я попыталась отвернуться, силой удержал мою голову. Потом принялся трогать меня везде, даже между ног, и я, хоть и не знала, что именно у него на уме, уже понимала, что это неправильно.
– Мне больно! – закричала я. – Пожалуйста, не надо! Пожалуйста!
Он как будто не слышал. Сильный взрослый мужчина, он был намного крупнее меня, так что при всем желании мне не удалось бы его отпихнуть. Он все твердил, что любит меня, но делал мне больно, огромные ладони тискали мое хрупкое тело, лезли мне в трусики. До ужаса испугавшись, я взмолилась:
– Нет! Пожалуйста, не надо!
И заплакала.
Слезы отрезвили его, и он отпрянул.
– Ладно, ладно, поехали домой, – сердито произнес он. Перебрался на переднее сиденье, повернулся ко мне и предупредил: – Никому не говори о том, что случилось. Если расскажешь, тебя саму во всем обвинят.
Я не могла понять. Чем же я виновата? За что опять наказана?
Потом дядя Билл сказал:
– Если ты скажешь, что я сделал тебе больно, никто не поверит… И потом, ты ведь сама полезла на заднее сиденье, никто тебя не заставлял, – добавил он со смехом.
Это меня добило.
Я тряслась от страха. Как он может так себя вести со мной? Куда делся мой милый, любимый дядя? Он не должен был так поступать.
Мы ехали домой молча. Я не могла понять, почему он вдруг так изменился. Он ведь любил меня. Я была в тупике.
Как только мы приехали, я побежала в свое единственное убежище – в ванную комнату. Между ног болело.
Желая очиститься от испытанного унижения, я стала мыться в горячей воде. Я усердно терла мочалкой между ног. Было больно, но я все равно терла. Тело, покрытое синяками от его пальцев, ныло, но страх и внезапно навалившееся одиночество были гораздо сильнее боли. Куда бежать? Буду ли я хоть когда-нибудь в безопасности? Весь мир против меня. Закончив мыться, я рухнула на кровать и рыдала почти всю ночь, пока наконец не уснула, утомленная переживаниями.
Вскоре после этого, в воскресенье за завтраком, мать объявила, что дядя Билл останется присматривать за мной. Несколько недель назад старшие сестры вернулись из пансиона, и вот сегодня они с Томом идут смотреть пантомиму – меня, разумеется, не пригласили, – пока мама с папой будут делать покупки.
– Я могу и одна дома посидеть, – сказала я, опасаясь повторения ужаса, испытанного в тот вечер в машине.
– Неблагодарная девчонка, – заявила мать. – Ты остаешься с Биллом, и это не обсуждается.
Когда Билл пришел, улыбаясь во весь рот, я просто не могла на него смотреть. Родители ушли, и я сказала ему, что хочу поиграть с подругой, но он и не собирался меня куда-то отпускать.
– Мы можем играть вместе, – сказал он. – Будет весело.
Я снова задрожала от страха. Не нужно мне такого «веселья». Он меня предал. Я думала, что он – один во всем мире – заботится обо мне, а он причинил мне такую боль.
Он приблизился и, по-прежнему улыбаясь, проговорил:
– Тебе ведь тоже это нравится. Я тебе сделаю так приятно…
Нравится? Приятно? Как он может так думать, я ведь несколько раз сказала, что мне очень больно? С чего он вообще взял, что мне это нравится?