— Ты напрасно злишься на Винцукаса. Он ищет лаз в ограде. Потерпи немного, Авремэле, потерпи. И, пожалуйста, не зови Винцукаса так громко: еще услышит привратник…
— Эй! — раздается за оградой.
Я вздрагиваю и бегу на голос.
— Лезь!
Обдирая бока, протискиваюсь в дыру.
— Чуть из-за тебя лопату не сломал, — ворчит Винцукас. — Начнем с помидоров.
Он вытаскивает из кармана соль и сыплет ее на грядку.
— Сверкает?
— Ничего не видно.
— А сразу видно и не будет. Надо подождать. Помидоры, небось, спелые.
Он срывает помидор и вгрызается в него зубами.
— Спелые! Попробуй!
— Без соли не вкусно.
— Ишь, чего захотел! Ешь, говорят тебе!
— А клад мы не прозеваем? — тревожусь я.
— Не прозеваем… Смотри, смотри, — задыхается от счастья Винцукас. — Сверкает!
— Где?
— Вот.
— Тебе показалось.
— Ей богу!
Мы припадаем к земле. По грядке медленно передвигается светлое пятнышко.
— Это светлячок, — разочарованно мямлит Винцукас. — Топчи его, топчи, чтоб не мешал.
Но осторожный светлячок гасит свой фонарик.
Со всех сторон на нас наступает темнота. Мне хочется домой.
Если я приду даже и без клада, бабушка меня не выгонит. Она постелит мне, пожелает спокойной ночи, накроет теплым одеялом, и я засну.
А во сне я буду делать все, что захочу. Я буду бить гимназиста Владаса по голове. Я буду играть на скрипке. Я буду раздавать направо и налево золотые монеты…
Я пойду во сне в школу. И учитель научит меня считать звезды.
Дядя Мотл-Златоуст клянется, что есть такие чудаки — звездочеты. Они смотрят через трубу на небо и считают звезды.
Почему же у нас в местечке все считают деньги и нет ни одного звездочета?
О, как медленно тянется время!
Винцукас уплетает помидоры. Лопата могильщика валяется около грядки.
— Тут, наверно, ничего нет, — жалуется Винцукас. — Айда к моркови!
Но, как и прежде, зернышки соли не сверкают золотом, и лопата, как и прежде, валяется около грядки, и молчат, как и прежде, костельные часы…
Винцукас ежится от холода. Я дрожу мелкой дрожью. Так дрожит поплавок, когда уклейка заглатывает наживку…
В окнах клебонии[2] горит свет. Настоятель, должно быть, сейчас молится или чистит сутану.
Пусть он помолится за нас. Ну хотя бы за Винцукаса. Или пусть выйдет и ткнет своей тростью в то место, где закопан клад.
Клад! Есть ли он вообще на свете?
НА ПОПУТНОЙ ТЕЛЕГЕ-В КАРЛСБАД
— Авремэле, — будит меня дед. — Сбегай, негодник, к реб Довиду за лекарством!
Я вскакиваю с постели, одеваюсь наспех и окольной дорогой иду в аптеку.
Я не спешу. Деду все равно не становится легче от лекарств реб Довида.
Аптекарь Довид похож на бога из моих сновидений. Как две капли воды они похожи друг на друга: он и бог. Правда, бог чуть выше ростом.
Весь белый, в белой ермолке, в белоснежном халате, стоит реб Довид за прилавком и щедро раздает лекарства и советы.
— Опять валерьянка, — не то возмущаясь, не то вопрошая, говорит он. — Поможет она, как клистир покойнику. Твоему деду надо съездить в Карлсбад.
— В Карлсбад?
— Адвокат Кронберг два года там лечился и воскрес.
Карлсбад! Я тщетно стараюсь вспомнить, где это.
— Вы правы, реб Довид! Ему не мешало бы махнуть в Карлсбад. Удобнее всего в базарный день. Любая попутная телега его подбросит.
Аптекарь хватается за живот, заливается громким раскатистым смехом, сует мне капли и наставительно гнусавит:
— Да, да, в базарный день.
Я не понимаю, над чем он смеется. Может, у меня нос в саже или еще что-нибудь такое? Я краснею от обиды и убегаю.
— Так быстро, — пожимает плечами дядя Мотл. — Что, аптека закрыта?
— Открыта.
— А почему ж ты такой сердитый? — не отстает Мотл.
— Занозу засадил.
— Заноза — не беда. Нарвет и вытечет.
Дядя Мотл-Златоуст прыскает в кулак. Его козлиная бородка трясется, как пучок нетеребленного льна.
В комнату, опираясь на суковатую палку, вваливается дед.
— Ну?
— Реб Довид считает, что в каплях толку мало. Поезжай в Карлсбад. Там воскрешают из мертвых.
— Куда? — свирепеет дед.
Он часто моргает своими короткими, выцветшими ресницами. Я вижу, как его желтые от курева пальцы сжимают палку, как она медленно отрывается от земляного пола и повисает над моей головой.
— Постой, — неожиданно заступается дядя Мотл-Златоуст. — Мальчишка не виноват. И реб Довид не лишился разума. В самом деле: почему бы тебе не съездить в Карлсбад? Карлсбад — истинный рай для больных. А ну-ка, поройся в своих карманах, не завалялась ли там лишняя тысчонка! Что ты уставился на меня, как раввин на раскаявшегося выкреста? Поройся!