— Ник, есть какие-нибудь временные рамки?
— Ну, это преступление из ряда вон выходящее, учитывая известность жертв и убийцы, внимание средств массовой информации и так далее, поэтому, естественно, мы не собираемся торопиться и допускать какие-либо ошибки, из-за которых нас впоследствии подвергнут нападкам. Так что, полагаю, как минимум неделя.
— Понятно, — отозвался Билл, который если и был разочарован, никак не показал этого на своем холеном, ухоженном и уверенном лице. — Я тут подумал, нельзя ли ускорить процесс хотя бы немного. Том очень опечален смертью Джоан, и ему больно видеть, как все это стало достоянием общественности. Больно всем, и Том выступает также от лица родных и близких остальных жертв, в том числе от лица этого бедного спятившего сержанта. Поэтому меня интересует, нет ли возможности быстрее покончить с этим делом, закрыть, убрать на полку, чтобы все могли вернуться к нормальной жизни и постепенно прийти в себя?
— Я вас прекрасно понимаю, — заверил Ник, — и мы напряженно работаем. Но, сэр, учитывая разброс мест преступления и различия в статусе всех четырех жертв, нужно признать, что дело очень сложное, и я опасаюсь, что, если мы где-нибудь допустим малейшую оплошность, это как раз и станет отправной точкой для тех чокнутых, о которых вы говорили. Возьмите убийство президента Кеннеди — расследование продолжалось несколько лет, и в результате целое поколение лишилось веры в правительство Соединенных Штатов.
— Понимаю, понимаю. — Билл помедлил. — В таком случае есть один неплохой способ. Предположим, мы допустим утечку информации, к примеру, в «Эн-би-си ньюс» или в «Нью-Йорк Таймс». Кстати, у меня как раз есть один молодой журналист из «Таймс», который мог бы нам помочь. Эта газета обладает авторитетом чуть ли не официального государственного органа, и взгляд изнутри на ход расследования положит конец всем мерзким сплетням.
— Ну, — неопределенно произнес Ник, зная наперед, что предложение это плохое.
Журналистам верить нельзя; какой-нибудь ретивый умник, отчаянно жаждущий карьерного роста, способен наломать столько дров, что и вовек не разгребешь.
— Я поддерживаю точку зрения Тома, — вмешался директор, — однако, полагаю, пока у нас нет никакой более или менее определенной информации. Господа, я бы с радостью ввел вас и мистера Констебла в курс дела, но только когда у нас будет что-нибудь напоминающее конечный продукт. Тогда мы непременно свяжемся с вами и, надеюсь, будем полезны. А пока, Ник, считай, что на тебя официально давит «седьмой этаж», и старайся побыстрее закруглиться, раз заинтересованных сторон так много. Это неправильно, это несправедливо, это ни в какие ворота не лезет, но это Вашингтон.
Все посмеялись над мастерским ходом директора, в котором, однако, под напускным весельем проступала весомая властность.
— А теперь прошу меня извинить, я провожу Ника в оперативный отдел. Рад, что заглянули к нам и выразили свою озабоченность.
Все встали, пожали друг другу руки, и после заключительных, ничего не значащих фраз директор и Ник вышли в коридор и направились к лифтам.
— Извини, Ник, но у Констебла связи в администрации, влиятельные люди, и, когда он нажимает, я вынужден делать вид, будто немного прогибаюсь.
— Да, сэр, — отозвался Ник.
— Почему-то они очень заинтересованы двигать это дело. Знаю, ты работаешь как вол, но в наших интересах, если ты подготовишь отчет как можно раньше и поделишься чем-нибудь с «Таймс».
— Сэр, поверьте, как только смогу, я сразу же…
— Позволь задать тебе всего один вопрос: в чем заминка? Тебе нужны еще люди? Что, объем слишком велик или есть какие-то технические проблемы? Если тебе необходима помощь, ты ее получишь на сто пятьдесят процентов. Я тоже хочу поскорее с этим разделаться.
— Да, сэр. На самом деле людей достаточно, но…
Ник замялся.
— Напоминание специальным агентам: никогда не умолкай задумчиво в присутствии директора. Размышления не помогут подняться на седьмой этаж — только результаты.
— Да, сэр. Проблема вот в чем, сейчас поясню. На мой взгляд, ничего существенного, просто до сих пор я, то есть мы ни с чем подобным не встречались. Это как-то странно, и мы порядком озадачены.
— Какая-то аномалия?
— Вот именно. Мне еще никогда не приходилось с таким сталкиваться.
— И в чем же аномалия?
— Аномалия в том, что в деле нет ни одной аномалии.
Директор крякнул.
— Расследование проводится в реальной жизни, — продолжал Ник, — и в ней всегда находится какая-нибудь аномалия, какой-нибудь маленький случайный фактик, бессмысленный, который не укладывается в общую картину и никуда не ведет. Кто-то прибыл куда-то слишком быстро и не запыхался; кто-то выглянул из окна, что-то увидел, истолковал превратно, и возникла ошибка; на месте преступления обнаружен отпечаток пальца семилетней давности, и он все перечеркивает. Таков мир, в котором нам приходится работать: грязный, шумный, населенный живыми людьми, полный необъяснимого и неаккуратного. Надо всегда быть готовым к сюрпризу, это совершенно естественно. Однако в данном деле все со всем стыкуется. Ничего лишнего, ничего неожиданного. Все идеально: баллистическая экспертиза, криминалистика, характер пятен брызнувшей из артерии крови, образцы волокон, отпечатки пальцев, всевозможные чеки и квитанции, показания свидетелей, заключения коронера, анализ ДНК. Ни пятнышка грязи. Все слишком чисто и аккуратно, и это меня очень беспокоит.
— И ты не можешь отыскать ни одной досадной ошибки?
— Совершенно верно. Мы повторяем все снова и снова и раз за разом заходим в тупик. Каждый день всплывает что-нибудь новое, и это обязательно четко встает на свое место, как элемент мозаики.
— Ладно, я только прошу, не увлекайся чересчур тем, что, в конце концов, лишь полное и абсолютное ничто. Ведь главным безумием всевозможных психов, которые повсюду видят заговоры, является уверенность, что чем меньше доказательств, тем более очевиден заговор. Эти люди превратно толкуют реальность. Отсутствие доказательств для них имеет большее значение, чем сами доказательства.
— Справедливое замечание, — согласился Ник. — И все же есть одна вещь, которую мне хотелось бы сделать. Надеюсь на ваше разрешение.
— Выкладывай.
— Вольный стрелок.
— Гм, — отреагировал директор.
— Имеется в виду человек посторонний, независимый, свободный от наших предвзятостей, который оценит дело свежим взглядом.
— Нейтральный наблюдатель.
— Тот, кто склонен не верить нашим объяснениям. Тот, кто готов сражаться с нами. Тот, кто интуитивно чувствует наши слабости. Тот, кто прекрасно разбирается в оружии, в особенности в динамике стрельбы, потому что сам одержал множество побед, поражая цели из большой железяки. Тот, чей жизненный опыт заставляет боготворить снайперов морской пехоты, кто ни за что не примет как аксиому предположение о виновности снайпера-морпеха. Просто так устроен его мозг. Далее, он сам служил снайпером в мор…
— Свэггер.
— Да.
— Господи, Ник, несомненно, этому человеку во многих отношениях нет равных, но можно ли его контролировать? Конечно, нам удалось обратить его похождения в Бристоле себе на пользу, это правда, но тогда он как раз продемонстрировал, что абсолютно никому не подчиняется. Ник, только представь, если бы пуля пятидесятого калибра, которую он всадил в вертолет, вместо этого попала бы в автобус, полный сирот-вундеркиндов, направляющихся в церковь!
— В этом случае я сейчас регулировал бы дорожное движение где-нибудь в Миссисипи, — заметил Ник.
— Ну а я был бы твоим начальником и зарабатывал в час на двадцать пять центов больше. Ник…
— Свэггер умен, — перебил директора Ник. — Мало кто разбирается в этих вещах лучше его. И он честный. Он скажет все как увидит, и никакой ерунды, никакой политкорректности, прямо и начистоту. В этом смысле Свэггер — неподкупный служитель закона девятнадцатого века.
— Ну прямо Клинт Иствуд, — усмехнулся директор. — Запомни: ты гоняешь Свэггера на всю катушку, следишь за каждым его шагом. У тебя есть еще три дня. Этот отчет нужен нам как можно скорее, и даже раньше.