— Вот кто был сильный, — сказал я, кивнув на могилу. — Я бы, наверное, не смог так…
— Поэтому тебе никогда не поставят памятник, — сказала Алла.
— Не надо войны и памятников.
— Ты умрешь, и никто через год про тебя не вспомнит.
— А ты? — спросил я.
Алла смотрела на камень и молчала. Я повернул ее к себе и опять спросил:
— Ты вспомнишь? Ну, говори!
Алла посмотрела мне в глаза, засмеялась:
— Какие мы оба… Зачем этот разговор? Смерть, памятник… Пошли домой, Максим?
Я прижался лицом к ее теплому платку. Обнял, хотел поцеловать.
— Не надо, Максим, — Алла отвернулась.
Я стал искать ее губы, но она оттолкнула меня.
— Пусти… — сказала она. — На ветру нельзя целоваться.
Мы пошли обратно. Я думал, что Алла забыла про мотоцикл, но она вдруг сказала:
— У папы была в полку своя трофейная машина… На ней ездили все кому не лень. Всю разбили. Когда мы уезжали из Польши, пришлось ее бросить там.
— Мне не жалко — пусть катаются, — сказал я. — Не умеют ведь. В два счета покалечат.
— Если не жалко — пусть калечат.
— Я тебя одну буду катать.
— У меня брюк нет, — сказала Алла. — А потом я боюсь на мотоцикле.
— Хорошо по шоссе с ветерком!
— А вдруг разобьемся?
— Ни черта не будет, — стал бахвалиться я. — Сто километров в час!..
Я подготовился к экзаменам и ждал очередной пятницы, чтобы сдать правила уличного движения и материальную часть. Практическую езду я договорился с инспектором отложить до весны. К тому времени я надеялся полностью отремонтировать мотоцикл.
— Весной, когда дороги подсохнут, поедем далеко-далеко, — сказал я.
— На край света?
— Ага… Вдвоем.
— У меня брюк нет, — сказала Алла. — И зачем так далеко?
— Замерзла? — спросил я.
— Ноги,ответила Алла.
Мы дошли до ее дома. Алла остановилась у подъезда. Она смотрела через мое плечо на дорогу. На дороге никого не было. Из окон дома на тротуар падали желтые квадраты света. В квадратах двигались тени. Я решил спросить Аллу о том, что давно мучило меня: она или не она была в тот вечер в подъезде с каким-то парнем. Я спросил. Алла удивленно подняла на меня глаза, усмехнулась.
— Я не знаю, — сказала она. — Так много было вечеров. Какой ты имеешь в виду?
Глупо было с моей стороны спрашивать ее об этом.
— А если это я была, тогда что? — спросила Алла. В глазах ее любопытство.
— Ничего, — ответил я. Мне вдруг захотелось в общежитие. Забраться под одеяло и почитать книжку: я начал читать «Петра Первого» Алексея Толстого.
— Тебе безразлично? — Алла дотронулась до моего плеча.
— Нет, — ответил я. И стал вспоминать страницу, на которой остановился.
— Ревнуешь?
— Спокойной ночи, — сказал я, так и не вспомнив страницу.
Алла усмехнулась, пожала плечами и скрылась в подъезде.
Не надо было ее спрашивать об этом.
13
Паровоз смирно стоял на кругу и пускал в морозное небо хлопки белого дыма. Круг скрипел, но крутился. Сначала я видел один уплывающий маслянистый бок паровоза, потом тендер с горой угля и, наконец, второй бок. Круг остановился. Паровоз тонко свистнул и сошел с поворотного круга. Из будки выглянула голова в железнодорожной фуражке со шнурами. Когда-то шнуры были белые, а теперь стали черными. Машинист посмотрел на нас и подмигнул.
— Чего это он? — спросил Генька Аршинов.
— Обрадовался, — сказал я. — Тебя увидел.
Машинист остановил паровоз и еще больше высунулся из окошка. Это был парень лет двадцати трех. Лицо широкое, круглый подбородок. Из-под фуражки, сдвинутой на затылок, выбивались русые волосы. Небольшие серые глаза весело смотрели на нас.
— Зеленый еще, — негромко сказал Генька. — У такого, пожалуй, научишься…
— Зачем тебе учиться? — трепался я. — Ты и так все знаешь… Вон у тебя какой берет… Ты и на учащегося не похож. Командир производства! Сходил бы, Генька, к начальнику депо и попросил паровоз? Хотя бы кукушку, а?
— Я бы тебя все равно не взял в бригаду, — буркнул Аршинов.
Мне машинист сразу понравился. Другой бы на его месте стал выкаблучиваться: брови хмурить, качать головой, вздыхать, а этот смотрит в окошко и улыбается. И улыбка у него хорошая. Широкая такая, располагающая. Глядя на него, я тоже стал улыбаться. Один Генька не улыбался. Он смотрел на бок паровоза. Там красными буквами по зеленому фону было написано: «Комсомольско-молодежная бригада». Паровоз был серии ТЭ-2425. Мощный, с маленькой трубой и черными защитными щеками. Колеса были красные. Паровоз блестел, лоснился. Хотя машинист был молодой, но, видно, любил чистоту и порядок.
— Мне не нравится задняя тележка, — сказал Генька. — Конструкция давно устарела.
— А мне нравится… Тележка как тележка.
— И сила тяги невелика… Не больше двадцати тысяч килограммов.
— Хватит тяги, — сказал я. — Попрет состав длиной в километр.
— Надорвется.
С Генькой сегодня невозможно было разговаривать, — все ему не так не этак. То машинист оказался без бороды, то задняя тележка не в жилу. Петушится Генька. Фасонит.
— Как проехать на станцию? — спросил машинист, скаля белые зубы.
— Валяй прямо по тропинке, потом поверни налево и трубой упрешься в вокзал, — в тон ему ответил я.
— По тропинке?! — Машинист захохотал и поддал пару.
Паровоз, набирая скорость, покатил от депо к станции. Мы с Генькой посмотрели друг на друга.
— Это наш паровоз, — сказал Генька. — 2425.
— Наш, — подтвердил я.
— Чего же мы стоим?
— Не знаю, — сказал я.
— Без нас укатит.
— Уже укатил…
Генька схватил маленький чемоданчик и пулей помчался за паровозом. У меня чемоданчика не было, — не успел еще обзавестись. За паровозом я не побежал. У Геньки нет чувства юмора. Куда денется паровоз, если мы приписаны к нему? А кто будет уголь в топку бросать, ухаживать за паровозом?
Генька бежал и размахивал чемоданом. Он, кажется, даже кричал: «Куда вы! Подождите!» Но машинист не стал ждать. Машинист даже не видел Геньки. Паровоз доехал до стрелки и свернул на другой путь. Вдоль станции растянулся длинный товарный состав. Паровоз двигался к голове состава. Я шел мимо вагонов и читал надписи, вкривь и вкось нацарапанные мелом: «Соль», «Хлеб», «Фосфатные удобрения», «Стекло», «Мел», «Транзит»: «Москва — Калининград». И множество других. Не состав, а хозяйственная лавка! И все это мы с белозубым машинистом повезем, Одни вагоны отцепят, другие прицепят. И так всю свою беспокойную жизнь путешествуют вагоны по стране. Иногда они ненадолго задерживаются на какой-нибудь станции: стоят в тупике, ждут разгрузки. А потом снова стучат их колеса по рельсам. Веселая жизнь у вагонов!