Выйдя с Машей погулять после фильма, мы долго говорили о нём, о том, возможно ли в реальности такое…
– Теоретически всё может быть, – отвечаю я Маше, – если ребёнку не объяснить, что помимо него есть и другие люди; да, они иногда более несчастные, но они люди и родились таким же образом, как и сам этот ребёнок, а с помойки взялись. Что посеешь – то и пожнёшь!
Маша с этим согласилась.
Ну, вот и наступил незаметно день возвращения на родину. На душе и радостно, и слегка всё-таки грустно: радостно, что ты возвращаешься наконец домой, и грустно, потому что хочется ещё, хоть на денёчек, продлить этот праздник, погулять по этому красивому городку, подышать морским бризом и поплавать в море. Машулька в этот день была какая-то неразговорчивая. Хотя накануне отъезда, взяв меня за компанию в магазин, чтобы купить своим соседкам гостинцы, она весело рассказывала мне последние известия из их жизни, полученные от Саши по телефону. Кстати, я тоже решила последовать примеру Маши и купить моим соседкам гостинцы. А то они три недели ходили и смотрели за моей квартирой, цветы поливали…
Не в силах больше терпеть это молчание Маши, я подошла к ней и довольно мягко, ласково гладя её по голове, спросила, что случилось.
– Знаешь, тётя Таня, – начала она, – я просто не хочу с тобой расставаться. Я знаю, что могу и позвонить тебе, и прийти, когда угодно… Но не могу почему-то отделаться от мысли, что мы прилетим назад, разъедемся по домам и всё, пропадём, точно и знакомы не были. Как будто с последним ударом часов всё в один миг кончится и вернётся на круги своя.
Договорив последние слова, Маша обняла меня и тихонько всплакнула. Не буду лукавить, мне тоже было горьковато от этой мысли. А ведь, правда, могло бы всё так сложиться! Но упрямое моё желание жить с верой в лучшее взяло верх и я сказала Маше:
– Милая моя! Если господь захотел сделать так, чтобы мы с тобой встретились, то, я думаю, он поможет нам не потерять друг друга. Давай будем на это надеяться! Всё будет хорошо!
Маша улыбнулась, глядя на меня ещё мокрыми от слез глазами, кивнула, и мы с лёгкими душами вернулись к вещам.
Мы наконец собрались, сдали номер в должном виде и подались в холл, где нас уже встречал молодой таксист. Надо сказать, что я предложила Маше с вечера заказать такси, чтобы не беспокоиться утром об этом, и Маша согласилась. Парень, везший нас в аэропорт, оказался довольно вежливым и обходительным – помогал нам с сумками, хотя они были не больно тяжёлыми; да и вообще вёл себя хорошо, спокойно, ни единого матерного слова от него не прозвучало, даже если на дороге попадались дураки. Зато в самолёте, к сожалению, случился неприятный казус: я попросила одного пассажира средних лет, одетого в дорогой костюм, поменяться со мной местами, объясняя это тем, что у Маши немножко болит голова и за ней нужен присмотр. На самом деле мне просто хотелось лететь вместе с Машей. Казалось бы, чего сложного – пересесть на другое место? Но, видно, данный господин, как бы сказал один киногерой, в принципе не знает, что на свете бывают дети, потому что на мою мирную просьбу он разразился криком и отборным хамством, вплоть до того, что, если дочь больна, ей место дома, а не в самолёте. На шум прибежала стюардесса – так и ей досталось за то, что берут на борт больных. Я тогда, собрав все остатки спокойствия, сказала хаму:
– У вас красивый костюм; дорогой, небось? Так вот, если моя дочь вам его в полёте случайно облюёт, виновата будет не она и не я, а вы, потому что не уступили мне место.
Видимо, эти мои слова были убедительны, потому что он, когда посмотрел попеременно на Машу, на костюм, а после на меня и представил эту «весёлую» картинку, так живо сцапал с полки сумку и ушёл со своего места без звука. Я, перенеся свою сумку, села рядом с Машей. – Всё хорошо? – спросила я её.