Раздался глухой, сорванный смех. Это смеялся недавний пленник, волоча по земле обожженные ступни.
Круг замкнулся, подумал Оливер. В Эрдском крае они убили стражников, которые боялись разбойников, а здесь – разбойников, которые бежали от тех же стражников. И чем они отличались друг от друга? Ничем.
– А, вот это кто… – протянула Селия.
– Ты о чем?
– Видишь? – Она указала носком сапога на откинутую руку мертвеца с закатанным рукавом. На руке что-то темнело. Оливеру вначале показалось, что грязь или родимое пятно, но, пригнувшись, он разглядел, что это татуировка.
– Птица какая-то…
– Я не шибко разбираюсь в живой природе, но, по-моему, эта птичка называется козодой…
Ошибка. Замкнулся не просто круг. Замкнулся двойной круг.
Первому пленнику, которого ныне покойный Козодой свежевал за отсутствием огня, уже ничто не могло помочь – может быть, и к лучшему, вряд ли бы он выжил. Его сотоварищ держался хорошо, впрочем, ожоги его оказались не столь ужасны, как предполагалось. Он назвался Топасом и сказал, что он и погибший Хакон – приказчики в «Торговом доме Антона Кортера», в Фораннане, в благословенной Древней земле, добавил он.
– Так мы и поверили, что ты приказчик, – заметила Селия.
– А я так и поверил, что вы схолары, – огрызнулся Топас, и они, кажется, сразу же преисполнились взаимной симпатией.
Трупы разбойников они сгрузили на повозку (причем Селия склочно лаялась, что она, мол, не для того сюда ехала и в похоронную команду не нанималась, и это успокаивало). Наверху они нашли подходящую расселину, свалили туда груз телеги и забросали камнями. Хакона же Топас попросил похоронить по-христиански, и Оливер вырыл могилу, пока Селия ходила за «полководцами» и возвращалась кружным путем, ибо склон, по которому они сюда влезли, для лошадей не годился, прочел над погибшим молитву и даже соорудил крест, связав два прута.
Вернувшаяся Селия расспрашивала Топаса, как его, болезного, сюда угораздило. Оказалось, что хозяин послал их с Хаконом в Свантер на рождественскую ярмарку с заемными письмами. Первоначально предполагалось, что они отправятся морским путем, но «шторма были такие, что ни Боже мой, вот мы и двинулись через Открытые, мы же здесь не часто, но все же ездим».
Кстати, дорога оказалась совсем рядом, там-то Топаса с Хаконом и прихватили. Вспомнив об этом, Топас смолк, а Селия принялась потрошить мешки и кошели бандитов, которые с них срезала. В первую очередь нашлась там всякая мерзость, относившаяся к тому, что Селия называла «воровской магией», – и «мертвая свечка», и даже пресловутая «мертвая рука», какие-то зубы, собачьи или волчьи, а может быть, и свиные, но, уж во всяком случае, не человеческие, травы и корешки, которые, опять же по свидетельству Селии, должны были лишать силы замки и засовы, разбивать цепи, сбивать с нюха собак и прочее. Все это путники сожгли. Но имелись и деньги, которые честно поделили. В мешке Козодоя нашлась и пресловутая карта, нарисованная Оливером менее полугода назад, но вконец засаленная. Селия, помрачнев, швырнула ее в огонь вместе с корешками и свечками. Отыскались там и заемные письма Топаса.
– Вот они, родимые! – возрадовался тот. – Этот гад их за чернокнижную цифирь принял, он вообще, похоже, на этом деле был свихнутый.
Из еды у разбойников нашелся шмат какого-то подозрительного сала, и его, подумав, решили не есть, а смазать ожоги Топаса. А в пищу употребить единственное, что им мог предложить Топас из своих и Хакона припасов, – хлеб. Это вызвало у Оливера неожиданный приступ радости. Он и не думал, что так соскучился по настоящему хлебу, – а и не ел-то его всего с Бастиона. Впрочем, он старался не жадничать, чтобы не обидеть Селию возможным представлением, будто он недоволен ее стряпней. Сама Селия жевала хлеб вполне безразлично, потом сказала:
– Опять придется сторожить по очереди. Мало ли кто здесь бродит.
Оливер так устал за эти сутки, что условие казалось невыполнимым. Но вышло, что уснуть было довольно трудно. Мешал Топас, которого, как пострадавшего, от стражи освободили. Он стонал и плакал во сне. Несмотря на все веселье, которое выказывал прежде.
И все же он оправился от пережитого довольно быстро. Возможно, он по природе годился для своей службы – легкий человек, привыкший к опасностям и не принимающий их близко к сердцу. Вдобавок еще молодой – ему и тридцати не было. Был он невысок, щупл, но, как показали недавние события, весьма вынослив, черноволос и кудряв. Ходить на следующий день он еще не мог, но выразил желание трогаться в путь. Перед этим еще разобрали оружие, я первоначально в поисках палки, что могла бы послужить посохом временно обезножевшему Топасу (таковая нашлась), а потом просто так. По мнению Топаса, по большей части все это была дрянь, за исключением меча главаря.
– Хорошая работа, – сказал он. – Не наша. – Взглянул на клеймо в виде сосновой шишки. – Нюрнберг, по-моему.
– Аугсбург, – буркнула Селия.
Топас ничего не ответил. Взял меч, осмотрел рукоятку, крестовина которой являла две выгнутые к клинку орлиные лапы.
– В эфес, похоже, самоцвет был вделан, а может, ладанка с мощами, но выковыряли, варвары… однако чеканка хорошая, глубокая. Приличные деньги еще можно взять. Хорошая работа. – Он положил меч.
– Работа хорошая, хозяин был негодный, – сказала Селия и придвинула меч Оливеру: – Бери, заслужил.
Он поднял меч. И у него возникло ощущение неправильности. Протянул его обратно Селии:
– Уж лучше ты. Твой кошкодер таков, что хоть плачь.
– И что я с ним делать буду? – проворчала Селия, но положила меч рядом с собой. – Может, и в самом деле продадим…
После чего они засобирались в путь. Разбойничьих лошадей привязали к телегам, и после того, как Селия разъяснила Топасу, что они – законная компенсация ему за перенесенные страдания, Оливеру отчетливо вспомнилась Лина. Однако столь же отчетливо он понимал, что провожать Топаса Селия не захочет. Топас – не Лина, он сам способен выкарабкаться из неприятностей, выведи его только на дорогу… Но вперед ему должно вывести на дорогу их самих.
Что он и сделал.
– Вот она, разлюбезная. Не Бог весть что, но прямая. На юго-восток – Древняя земля, на северо-запад – земли Эрдские. Если свернуть на Белую дорогу, можно в Тримейн попасть. Но на той дороге, говорят, сейчас беспокойно… – Он произнес это так, будто не на этой дороге его накануне схватили бандиты.
Решено было сделать привал. Оливер срезал Топасу костыль получше, благо здесь, на плоскогорье, все чаще появлялись деревья, и принялся его обстругивать. И чуть не полоснул себя по пальцам, услышав вопрос, заданный Селией:
– Скажи, Топас, почему ты вчера заявил, что Козодой… ну, этот разбойник, был свихнутый на чернокнижной цифири?
– Ох! Слышали бы вы, что он у нас выпытывал! Если бы я мог, я бы хохотал! Только с ногами в костре не больно похохочешь… разве что в Тримейне в такой бред верят. У нас на Юге – ни за что!
– Какой бред?
– Да… сокровища Открывателей Путей. Он почему-то решил, будто они где-то здесь зарыты. И что мы за ними приехали… По двое, говорит, иначе здесь не ходили… Постойте, – он насторожился, – вас ведь тоже двое… вы что, тоже сокровища Открывателей ищете?
– Мы знаем про Открывателей, – сказал Оливер, – и знаем, что сокровищ у них не было. Во всяком случае, в том смысле, в каком люди обычно это понимают.
– Во-во! У нас даже говорили – если Открыватели брали с людей деньги, у них пропадала сила. То есть я думаю – какие-то клады в этих краях наверняка имелись. Может, и по сию пору имеются. Только не открывательские. В прежние времена здесь много беглых было. А как часовня в землю ушла, они и подались к морю, думали, сюда войска хлынут, и золотишко, конечно, прикопали. А войска и не пришли. Никого здесь не было, кроме нас, мирных купцов. Но сейчас, известное дело, как на Валу вышла заваруха, всякая сволочь набежит. Уже набежала… – Он поежился.