– Но ты не сказала, что не веришь ей. И еще она сказала, что ты любишь меня…
– Она этого не говорила!
– Значит, ты это сказала… Разве нет?
– Я все время пытаюсь тебе объяснить… Она толкает нас друг к другу ради целей, которые считает правильными.
– А ты – нет.
– Не могу я ничего считать. Мне плохо сейчас! И тошно! Пусти меня! Ради Бога, отпусти!
Но он не отпустил. Долгие месяцы покорности, когда он подчинялся ей, за один миг сменились упорством, мягкость – жестокостью, и все самоунижение и самокопание, которым он себя подвергал, обернулись своей оборотной стороной.
Он пришел в себя, услышав тихие сдавленные рыдания, и его скорчило от омерзения и ненависти к себе. Он был готов на все, лишь бы не уподобиться тем солдатам-насильникам, и в конечном счете оказался хуже их.
Они-то хоть другими, чем были, не прикидывались.
Повернувшись, он увидел, как что-то тускло блеснуло на палых дубовых листьях. Лезвие ножа, которым он перерезал на Селии веревки. Она могла бы легко до него дотянуться, но не стала этого делать.
– Лучше бы ты убила меня, – хрипло выговорил он и хотел сказать: «Убей теперь», но голос его оборвался.
Она придвинулась к нему и обняла.
– Нет, нет, что ты…
И так они лежали на. земле, вцепившись друг в друга, как двое потерявшихся детей, и целовались, и не ясно было, чьи слезы на чьем лице, и все повторилось снова, но уже по-другому, и уже приближался рассвет, когда они уснули.
…Ветер прошел над кронами деревьев, и затрепетавшие листья зашелестели. Странно – весь мир изменился, а листья шуршат, как вчера. Солнце стояло уже высоко, большое и бледное, в дымном декабрьском небе. Оливер двинулся, осторожно, чтобы не разбудить лежавшую рядом женщину. Но она не спала, и, обернувшись, он встретил ее взгляд: серебро и амальгама. Из него исчезло вчерашнее болезненное выражение, а морщины в углах рта и у крыльев носа разгладились.
– Селия… – прошептал он.
– Я думаю, – спокойно сказала она, – что тебе лучше называть меня Алиеной.
Алиена
Бедная душа, центр моей грешной планеты…
– Что?!
Это был не вопрос, а какое-то жалкое сипение. Больше ничего он не в силах был вымолвить – судорога сковала грудь и горло.
– Просто я подумала – раз Алиена старше Селии, ее имя по праву должно звучать первым…
Первое оцепенение ужаса начало проходить, но одновременно пришла боль.
– Кто ты?
Взгляд ее был чист, голос спокоен:
– Я – это я.
– Селия?
Она, едва улыбнувшись, кивнула.
Но Оливер все еще боялся поверить.
– Поклянись!
Она покачала головой:
– Ибо учат мудрецы – клясться нельзя, даже если клятва правдива, ибо каждый раз, произнося клятву вслух, ты умаляешь уважение к ней в своей душе…
Он рассмеялся – счастливым, почти безумным смехом, обнял ее, притянул к себе.
– Это ты… А я уже думал, что потерял тебя… что она заняла твое место, – бормотал он, гладя ее по волосам, сметая с них налипшие листья. Она молчала, прислонясь головой к его плечу. Однако радость затенила новая мысль: – А… это произошло? То, о чем она говорила?
– Все знания о прошлой жизни сейчас со мной. Но, – она подняла голову, взглянула ему в глаза, – с тобой я прежняя.
– Ничего другого я и не хочу.
– Так-таки ничего? И есть не хочешь?
– Теперь я вижу, что это взаправду ты!
– Нет, в самом деле… – Она высвободилась из его объятий и направилась к сваленным вещам. – Когда ж это мы в последний раз ели? Ничего не помню…
– Погоди, я сам посмотрю. По правде говоря, я и сам не помню. Вчера как-то было не до еды… вчера… но вчера была другая жизнь… для нас обоих.
Селия промолчала, рассеянно глядя, как Оливер шарит в мешке. Есть было всего ничего – последний кусок холодного жилистого мяса и остатки хлеба, отданного Топасом. А голод внезапно навалился зверский. И они съели все до последней крошки, но Оливера это не огорчало: не было за все время случая, чтобы они не раздобыли себе пропитания, – с чего же теперь переживать? Но это соображение породило другое.
– Первый раз жалею, что у нас нет вина и который месяц довольствуемся мы водой да изредка – дурным пивом…
– Да?
– Сегодня бы я выпил. За нас с тобой.
– Пожалуй. – В ее голосе была некоторая отстраненность, и это не укрылось от внимания Оливера.
– Что с тобой? Я тебя чем-то обидел?
– Нет. Но… мне довольно трудно справиться с тем, что со мной случилось. Со всем. – Она развела ладони в стороны четким округлым жестом, которого раньше Оливер за ней не замечал..
– Это из-за того, что ты помнишь жизнь Алиены?
– Если бы только жизнь… – сказала она, и Оливер вдруг осознал, что Алиена умерла и более двадцати лет пробыла мертвой.
– Ты помнишь то, что было после смерти?
– Да, к сожалению. – Щека ее вполне узнаваемо дернулась.
– И… что?
– Об этом не нужно знать.
– Мне?
– Никому. Я бы тоже предпочла не знать. Это неестественное знание для человека. Пожалуйста, спрашивай меня о чем-либо другом.
Оливер был только рад этому предложению. Он о многом хотел спросить ее… об очень многом, и ничего из того, о чем он намеревался говорить, не относилось к области запретных знаний. Но выбрал он все-таки один вопрос.
– Ты ничего не говоришь о нашем будущем.
– Нашем? Но я не знаю, останешься ли ты со мной.
– После того, что между нами было?
– Именно. Помимо прочего, я все еще являюсь беглой преступницей.
– Я тоже ко многому причастен.
– Нет. Не важно, что ты совершил, свидетелей не было. Перед законом ты чист. Но если тебя схватят вместе со мной…
– Не стоит продолжать. Все уже было сказано. И все решено, кроме того, что нам делать.
– Не можем же мы вечно блуждать по Заклятым землям.
– А за их пределами – слуги Трибунала… Хотя… мы можем покинуть империю…
– Уехать отсюда возможно только морем. А сейчас – зима… впрочем, в южных портах навигация иногда об эту пору закрывается не полностью. Ближайший порт – Фораннан…
– И я не думаю, чтобы фискалы стали разыскивать тебя в Фораннане. Слишком далеко от Эрда.
– Как раз там и могут. У карнионцев – слава еретиков, даже у церковников. Однако наглость – лучшее оружие.
Оливер улыбнулся. Сказать такое способна только Селия.
– И главное счастье жизни. Может, нам стоит воспользоваться рекомендацией Топаса и двинуться прямиком в «Торговый дом Антона Кортера», предложить свои услуги и потребовать вознаграждения? Но, если без шуток, я вовсе не настаиваю на этой дороге. Можно вспомнить другой совет Топаса и поехать в Свантер. А можно ехать дальше по плоскогорью, и…
– Перейти на другую сторону моста – и не надо представлять, с какими чувствами шла я в ту сторону. Удивительно глупо… Я безумно боялась, боялась и хотела узнать, какие секреты там таятся. А теперь я и так знаю, что тайн больше нет. Все это было… было здесь – те страшные чудеса, о которых мы слышали, – но они умирают, тихо умирают собственной смертью, и у меня нет никакого желания их добивать. Не хочу. И теперь я больше не боюсь.
– А я боюсь, – признался он. – Именно теперь. Можешь презирать меня за слабость.
– Ты настолько силен, – она медленно подбирала слова, – что можешь позволить себе иметь слабости. Я – нет.
– Ты всегда считала меня сильнее, чем я есть.
– Напротив, это ты себя недооцениваешь. И если мы не расстанемся…
– А мы, конечно, не расстанемся. И не надо больше говорить об этом. Если нам суждено странствовать – будем странствовать.
– Я так понимаю, это значит – едем в Фораннан и садимся на корабль?
– Если у тебя нет других предложений.
– Нет. Сейчас я намерена слушать тебя. Раньше у меня была определенная цель… и, достигнув ее, я чувствую некоторую растерянность.
– И ты хочешь, чтобы решение принял я?
Она кивнула.
– Хорошо. Хотя я прекрасно понимаю, что твоя растерянность скоро минует… Я предлагаю ехать в Фораннан.
– Согласна.
Она намеревалась встать, но прежде, чем она это сделала, ее остановил его голос:
– И еще – я никогда не буду звать тебя Алиеной.
Она взглянула на него, потом снова кивнула:
– Это справедливо.