Оливер вошел вслед за ним. Ангелы и грешники вопили на резных колоннах. Святой Кал гак корчился на колесе, точно эллинский Иксион или тримейнский фальшивомонетчик.
Служка отпер дверь, но вместо того, чтобы идти за книгой, жался к стенке. Оливер швырнул ему монеты и взял свечу с алтаря. Пусть простят его Бог и все праведники Его за святотатство… единственное ли в жизни?
Он уже бывал в ризнице и знал, где лежит книга. Вряд ли с тех пор в Эйсане произошло столько свадеб, крестин и похорон, что ее успели заменить.
Но их и взаправду оказалось довольно много – венчаний то есть. Осенью, после сбора урожая, играются свадьбы, и поэтому большинство крестин приходится на весну и начало лета. У них – все наоборот… хотя книга – та же. Он узнал собственную подпись. А под ней…
Мускулы руки, державшей свечу, оцепенели, он не чувствовал, как расплавленный воск каплет на руку и на страницу, но свечу не выронил. Иначе бы чуду, оберегавшему эйсанскую церковь от огненной напасти, пришел конец.
Ниже его подписи четким, твердым, несколько угловатым почерком было выведено: Селия Алиена.
Алиена старше Селии, говорила она, поэтому ее имя должно быть первым. Но он не согласился.
Так разгадал он загадку или нет?
В комнате стоял полумрак, и Оливер замер на пороге, опасаясь потревожить женщину в кресле у окна. Она задремала за шитьем и прикорнула, привалясь к спинке. Оливер увидел то, что выскользнуло из ее рук на колени, – детская рубашечка, крестильная, должно быть… Сердце его болезненно сжалось.
Но он обязан знать.
– Алиена!
При звуке его голоса женщина резко выпрямилась, повернулась к нему, мгновенная судорога прошла по ее лицу.
Он узнал это взгляд.
Оливер сделал несколько тяжелых шагов. Что делать, как поступить, как быть дальше – он потерял всякое представление. Женщина наблюдала за ним, явно не намереваясь начинать разговор первой.
– Ты вернулась, – наконец выдавил он.
– Я всегда была здесь.
Последний раз он слышал этот голос зимним вечером, на опушке дубовой рощи… или нет?
– Что это значит?
– Это значит, что первая попытка не удалась. Правда, если тебя не затруднит вспомнить, я не исключала такой возможности. Кстати, сядь.
И в самом деле, почему он торчит перед ней навытяжку, как слуга? Оливер сел. Он чувствовал себя до крайности глупо, и от этого родилась злость.
– И все это время ты обманывала меня!
– Мы обманывали тебя, если тебе так нравится это слово, – вежливо поправила она. – В ту ночь по соседству со Сломанным мостом, когда стало ясно, что ничего не произошло, мы пришли к соглашению. Селия настаивала на том, чтобы по возможности утаить правду. Она пошла бы на все, чтобы избавить тебя от страданий. Я приняла ее доводы. Если двое пребывают в аду, зачем тащить туда и третьего?
В ту самую ночь… Он стиснул руки – суставы хрустнули. Но в ту ночь Селия заклинала его не верить Алиене, не поддаваться убедительности ее утверждений.
– Слова! Ты просто использовала меня! Впрочем, и ее тоже… – Стиснутые пальцы расслабились, потом сжались в кулаки. – Тебе просто нужно было, чтобы Селия родила ребенка, как полагалось по твоим расчетам.
– Не стану спорить. – Последовал знакомый округлый жест. – Что же, теперь ты знаешь, каково на самом деле положение вещей, и волен поступить соответственно.
– Третья часть плана, которую ты пыталась скрыть? Думаешь, я забыл? Господи, как велика твоя жажда власти и как сильна ненависть!
– Неправильный вывод, – бесстрастно возразила она. – Я никогда не знала ненависти.
– Слышать это от той, что погибла в сражении?
– Сражаться и ненавидеть – разные понятия. Как могла я ненавидеть существо, не рожденное для этого мира? Оно вне суда. И для него мы все, возможно, неизмеримо большее зло. Но я принадлежала этому миру, а ему оно причиняло вред. Поэтому данное существо следовало уничтожить.
Этот удивительно четкий выговор, уверенность, парадоксальность логики затягивали против воли, словно водоворот. Но Оливер не желал поддаваться.
– Как будто таракана прибить… А Найтли? Он-то – нашего мира. Его ты тоже уничтожила без ненависти?
– Каждому – по заслугам его… Хотя Найтли – это долгая история. Разумеется, тогда его звали по-иному.
– Что связывало вас? – вырвалось у него. Он вдруг осознал, что вопрос этот для него важен.
– Традиция. Забытая карнионская традиция. Поход двоих.
– Мне сказали, что это предрассудок.
– А что есть предрассудок? Косвенное свидетельство традиции. Данная восходит ко временам Темного Воинства. – Поясняя, она отнюдь не впадала в тот менторский тон, который предполагает в собеседнике не то слабоумие, не то младенческую наивность, напротив, в нем ощущалась спокойная доброжелательность.
– Безличию, бесформенности порождений Темного Воинства, оскорблявшим представления карнионцев о мироздании, нужно было найти противовес. Что же могло служить им?
– Порядок, наверное…
– Ошибочная мысль. Не порядок, а гармония. Гармония же рождается из единства противоположностей. Ты должен знать – это есть во многих учениях. Небесное и земное, правое и левое, свет и тьма – и так далее. В человеческом воплощении это союз мужчины и женщины. Совместно они изгоняют Темное Воинство – так учат «Логии» монастыря Четырех Врат и «Апокриф святого Хамдира».
Итак, в его жизни произошел слом, а в результате приходится выслушивать лекцию по древнекарнионской философии. И – странное дело – Оливер готов был с этим примириться.
– Никогда не слышал о таких.
– Еще бы. Их искореняли так усердно, что я не уверена, сохранился ли в империи хоть один полный список. В старинных семьях их заучивали наизусть… И Темное Воинство изгнали, и смысл обычая забылся, даже родители твоего приятеля Сторверка не знали его, несмотря на то, что действовали в полном соответствии с ним.
– Но Брекинги – очень древний род.
– Эрды, – произнесла она с некоторым оттенком превосходства. – Северяне… Я имела в виду карнионские семьи. Но согласимся, Брекинги – это удачный случай. А вот у нас с Найтли ничего хорошего не вышло. Ему всегда недоставало силы воли. И вдобавок он был слишком умен для обычного воина. Это дурное сочетание свойств. Поэтому он все бросил и стал заниматься науками. Но он не знал, что для ученого недостаток воли – порок куда худший, чем для воина.
– Ты называешь слабовольным человека, который около сорока лет посвятил твоему возвращению?
– А ты путаешь силу воли с привычкой. Что стало с Найтли, когда он убедился в успехе своих трудов?
– Для тебя, похоже, важнее всего ясность мысли.
– А что мне осталось, кроме мысли?
Оливеру внезапно стало стыдно за свою враждебность. Уловив это, Алиена заметила:
– Не надо проводить аналогий. В определенном смысле ты являешь собой полную противоположность Найтли, так же как Селия противоположна мне.
Запинаясь, Оливер спросил:
– Но если… ты говорила о единстве противоположностей… почему соседство с Селией для тебя так мучительно?
– Я говорила о союзе мужчины и женщины. А мы – обе женщины, и ничего мужского ни в одной из нас нет.
– Свет и тьма – тоже стихии одного порядка.
– Да. Но мы – не две половины единого целого. Будь так, все было бы не в пример легче. Мы – две равноценные личности в одной. А это – болезнь. – Помолчав, она добавила: – Ты справедливо можешь упрекнуть меня в жестокости. По отношению к тебе, к Селии, к вашему ребенку. Но, пытаясь спастись от безумия, я спасаю всех.
– Но если то, чего ты добиваешься, невозможно?
– Невозможно? – Ледяная гордыня проступила сквозь знакомые черты. Лицо, не имевшее ничего общего с тем, что было изображено на обрывке бумаги, выглядело его зеркальным отражением. – То же твердил мне Найтли: невозможно перейти мост, невозможно войти в огонь…
– Ты только что призывала не проводить аналогий.
– Суть вещей от этого не меняется. И запомни: я никогда ни к чему не призываю. Я ставлю в известность. Исходя из этого, полагаю, наш разговор завершен. Я покидаю тебя, как покидала всегда, когда оставляла наедине с Селией.