Я первым врывался в персидские селения на взмыленном коне под удалой казачий свист. За мной в охранении - Серёжка Кривой.
- Батька, дьявол тебя забодай, охолонись малость! - кричал он мне.
"Ах, Серёжка, Серёжка - лучше бы ты себя так одёргивал. Что было бы, будь ты со мной под Симбирском - не стряхнули бы нас воеводы... "
Слышен сабельный свист. Крики басурман:
- Бисмиллахи рахмани рахим! (Во имя Бога милостивого и милосердного!)
- Секи их, казаки - они не жалели православных!
- Руби их, казачки, за наших жён и девок поруганных, угнанных в полон!
- На пику их за отцов наших, лежащих под степным ковылём!
Получился не поход за зипунами и фараганскими коврами, а настоящая война. Сотни посёлков оставались за нами в бурой пыли, в треске пожаров. Собаки выли над трупами мужчин, жён и детей. Казаки неиствовали, мстили за причинённые им обиды. Война есть война. Врываясь в городки, казаки расправлялись с шаховыми солдатами, затем вырезали богатых купцов и их служак, всех обидчиков, на которых указывала городская голь, всех, кто оказывал или пробовал оказать сопротивление.
К берегу подходили струги и загружались захваченным ясырём: коврами, золотом, драгоценной утварью и камнями, украшенными золотом, оружием, жемчугом, дорогими, заморскими тканями. Волокли в струги пленных и ставили у берега бочонки с вином - праздновали победу над басурманами. Пьяные казачки с хохотом обряжались в дорогие, расшитые золотом халаты, украшали папахи золотыми диадемами, надевали на заскорузлые, распухшие от весёльной гребли пальцы перстни, на кисти - браслеты.
- Батьке слава! Степану Тимофеевичу - урра!!!
- Атаман, веди нас дальше!
Хмельной, я стоял с полной чашей, покачиваясь в казачьем кругу. На дорогом ковре лежали ближние есаулы, облитые вином.
- Гей, соколы - отомстим персидским собакам за наши обиды! Пусть помнят удалых ребятушек Стеньки Разина! Надолго помнят! - я выхватил саблю и она начала свистеть у меня над головой. - Пейте, гуляйте, соколы - празднуйте победу над мусульманами!
Порыв ветра приносит запах гари. Слышно, как весело занялся пожар, скрыл городок. Даже сюда доносится плач прекрасных чернооких персиянок.
- Эй, казаки - женю вас всех! Хватайте кизылбашек - оставим правоверным после себя память!
- Вот так атаман - слава Степану Тимофеевичу!
Казаки хватали персиянок за длинные чёрные косы, тянули их к себе и с хохотом целовали в алые, кричащие рты, заставляли пить вино, насильничали, тянули за собой в море.
Что же это был за посёлок? Теперь не упомнишь - все они схожи... Некогда было осматривать - время не ждало.
Сказочный дворец, утопающий в зелёном острове сада. Плеск фонтанов, несущих прохладу. Золотые, дымящиеся плошки с нефтью. Золотая арка - впереди белый мрамор дома, прохлада чистых плит. Белые ступени. Я несусь впереди. За мной чуть отстал Сергей. В голове хмель, веселье. Миновали майдан, где разбили винные погреба купцов. Навстречу двое шаховых солдат с обнажёнными махайрами. Выхватил пистоль и нажал курок, наставив в грудь ближайшему персу. Саблей отвёл удар второго солдата и тут же достал его шею. Голова покатилась вниз, бешено вращая выпученными глазами и подпрыгивая на ступенях.
- Берегись, атаман! - кричит Серёжка.
Слышу выстрел его пистоля. В дверях падает ещё один солдат в золочёном колонтаре и пикой в руках.
- Вперёд! - кричу я и перепрыгиваю через мёртвое тело.
Серёжка бьёт из пистоля с лёту точно между глаз - даром, что кривой.
Врываюсь в тёмный зал. Перед глазами блеснул кривой турецкий ятаган. Отпрыгиваю в сторону и с размаху рублю. Замечаю, как темнеет белоснежная чалма и к ногам падает седобородый старик.
- Пёс! - кричу я.
Чалма откатывается в сторону и обнажает лысый череп, из раны на котором сочиться кровь. Рядом лежит ятаган - на золотой рукояти крупный, редкий рубин. Я склоняюсь, чтобы поднять оружие и тут на меня с криком и плачем бросается она...
- Отец! О, мой отец! - кричит она, и её кулачки с ненавистью барабанят мою грудь.
Неожиданно в её руке появляется узкий генуэзский кинжал, и она пробует им меня ударить. Смеясь, я вырываю у неё из рук кинжал и откидываю в сторону. Оборачиваюсь к вошедшему Серёге:
- Смотри, какая райская птица мне попалась!
- Красавица! - соглашается есаул.
Огромные глаза, словно чёрный омут, закружат, унесут в пучину - не вынырнешь. Бархатные опахала ресниц, алый бутон пухлых губ, жемчужные, ровные зубы, две чёрные, достающие до пола косы. Персиянка одета в золото и жемчуга, алые персидские штанишки и короткие, расшитые мелким жемчугом полусапожки. Юлдус - это значит "звезда".
В испуганном, тёмном омуте её глаз, под огромными ресницами отразился я - чёрный от солнца и пыли, пропахший потом и кровью, залившими мой кафтан. Мы замерли - один подле другого. Она - испуганная, маленькая птичка - в глазах застыл ужас. Я - победитель, атаман "гяуров", страшный разбойник. Щемящая тоска вдруг стиснула мне сердце, мне стало её жаль - диковинный, аленький цветочек. Как она прекрасна - редкая краса! Не выдержав, я впился в её губы - забыть, всё забыть: войну, боль и всё остальное! Она закричала и попробовала выцарапать мне глаза.
- Ах ты дикий цветок! - её сопротивление лишь распалило меня, и я повалил принцессу на пол. - Уйди, Кривой! - кричу есаулу.
Персиянка плачет, кусается, а я смеюсь,
- Ты мой ясырь, моя добыча. Теперь ты всегда будешь со мной! - я рву её такие непрочные и лёгкие одежды...
Много позже я спускаюсь по ступенькам дворца. На моих плечах трепыхается и плачет ковёр. На ступеньках сидят Серёжка и Черноярец.
- Отнесите её в струг!
Серёга смотрит на меня и спрашивает:
- Атаман?!
- Я сказал - в струг!
Он молча повинуется, но в его глазах укор.
Я обнимаю Черноярца:
- Это моя славная добыча - потом увидишь!
Иван протягивает кувшин с вином. Хмельные глаза подмигивают мне:
- Отведай, атаман, закрепи удачу - славное вино нашли казаки!
Горькая, терпкая сладость вина напоминает мне её имя - Юлдус. Это единственное, что она мне сказала...
Любила ли она меня? Нет. Ненавидела - рабы никогда не любят своих хозяев. Только я не хотел видеть её своей рабой - а она никем иным быть тоже не хотела. Я любил её, я мог подарить ей целую Персию. Она всегда молча и безропотно принимала меня. Я же вкушал её ласки - ласки испуганного ребёнка. По ночам я слышал, как она тонко и тихо плачет и молится своему богу... Единственное, что она мне подарила - своё имя...
Как-то в одном из городков я с есаулами разъезжал по улице и вдруг из какой-то подворотни выскочил под ноги коню и бухнулся на колени перс в залатанном халате. Размазывая слёзы по щекам, он что-то лопотал, указывая на старую, покосившуюся хижину в конце улицы.
- Ну-ка, есаулы, проверим - чего от нас хочет басурманин, - я направил коня в конец улицы.
Из хижины доносились женские крики.
- Никак, казачки балуют, - хмуро процедил Серёжка Кривой.
- Сейчас проверим, - я соскочил с коня и решительно толкнул дверь ногой.
Двое пьяных казаков в голубых кафтанах, из бывших стрельцов Лопухина, раздели и пытались изнасиловать дочь и жену перса. В центре хижины, на ковре лежал зарубленный молодой сын хозяина. Стрельцы, увидев меня, пьяно заорали:
- Батька-атаман - смотри, каких курочек поймали!
Один, пьяно шатаясь, шагнул мне навстречу.
Я рассёк его от ключицы до паха. Второго порешил Серёжка. Женщины испуганно смотрели на нас, прикрывая руками оголённые места. Перс кинулся к нам, что-то лопоча.
- Уходим, Сергей!
Пламя вспыхнувшего от пожара городка трепетало малиновыми языками, отражаясь в вечернем море. Перегруженные добром струги были готовы к отплытию.
- Эй, казачки-работнички, - я поднял саблю над головой, - видите?!
- Видим, батька! - весело прокричал берег.