"Заплечный" согласно кивнул головой.
Второй дьяк - тот, что с гнусавым голосом, в синем кафтане, развернул свиток и стал что-то читать. По знаку палача подмастерья бросились раздувать жаровню. Палач отошёл к полке с инструментом и стал задумчиво перебирать пыточные железки: зажимы для пальцев, большие и малые клещи, тупые молотки, связки острых клиньев для забивки под ногти... Много чего ещё было из того, что на мне не пробовали...
- Ты погубил яицкого воеводу? - спросил дьяк гнусавым голосом, оторвавшись от свитка.
- Он сам себя погубил, - спокойно отозвался я.
Бояре оживлённо переглянулись.
- В Яицкую крепость воровством проникли? - повысил голос дьяк.
Я улыбнулся:
- Хотели помолиться угодникам Петру и Павлу, а нас не пускали - еле уговорили Ваньку Яцына. Славное наступало времечко...
Дьяк испуганно перекрестился.
* * *
Высокая стена была неприступна, имела по углам четыре башни. В воротной была церковь Петра и Павла. Перед стеной темнел ров. Целый хорошо укреплённый город - такой бы нам не взять, но в крепости нас ждали казаки и их голова Фёдор Сукнин. Брали хитростью - переоделись в голь перекатную: богомольцев-плотников и стали проситься в церковь грехи замолить, да свечки поставить.
- Впустите их! - приказал голова Яцын и тем выбрал свою судьбу.
Едва мы, не более сорока человек, прошли ворота, сразу выхватили из-под рваных кафтанов пистоли и кинжалы и бросились на стрельцов, охранявших воротную башню. Черноярец засвистел весёлым разбойным свистом, и из лощин к нам на подмогу кинулись засадные казаки. Бой был коротким. Стрельцы побросали бердыши и пищали и сдались на милость победителей, а казаки с победным гиканьем растеклись на конях по улицам. Горожане выскакивали навстречу в праздничных одеждах, зазывали казаков в гости. Нас ждали...
На рыночной площади, окружённый своими есаулами, я обратился к горожанам с речью:
- Спасибо вам, люди добрые, за встречу и помощь!
Я поклонился в пояс, горожане одобрительно зашумели:
- Слава атаману - Степану Разину! Батька, мы с тобой будем! Долой бояр и воевод!
Многоголосый гул распугал стаи голубей, заставил их взмыть в небесную синь.
На круг вытолкнули Яцына. Он был в рваном кафтане, с ссадиной под глазом и растрёпанной жидкой бородёнкой.
- Что с головой будем делать? Люб он вам или нет - вам и решать!
- Смерть! - закричал народ на площади.
Голова закачался, его бледные губы что-то шептали, трясущиеся руки торопливо прикрывались крестным знаменем от наступающего народа.
- Попался, воеводская рожа! Ты бы меня тоже не помиловал!
Рядом, возле крепостной стены вырыли яму и отвели к ней воеводу. Один из перебежавших сегодня стрельцов, в тёмном осиновом кафтане, бросился ко мне:
- Батька, дозволь, я порешу Ваньку Яцына?!
- А что так?
- Батогами он меня намедни посёк! - крикнул стрелец, обнажая саблю.
- Секи! - махнул я рукой.
Стрелец подтолкнул Яцына к яме и вскинул саблю вверх. Яцын раскрыл рот для крика, но не успел - сабля стремительно упала вниз. Обезглавленное тело стояло несколько мгновений на месте, поливая стрельца кровью, затем покачнулось и тяжело упало в яму вслед за мёртвой головой. Окровавленный стрелец оглянулся на меня с кривой усмешкой:
- Батька-атаман, я всегда с тобой буду - радостно мне рубить боярские и воеводские головы!
- А их? - кивнул я на стрельцов, оборонявших воротную башню. Стрельцы молча ожидали свою судьбу, понуро опустив головы.
- И их! - крикнул стрелец, размахивая окровавленной саблей.
Стрельцов повели к яме.
- А с вами что делать? - я строго посмотрел на сдавшихся в плен стрельцов. - Коли люб я вам, идите ко мне. Нет - неволить не буду. Отныне вы свободны от царской службы - теперь вольные люди! - крикнул я.
Стрельцы зашумели, часть из них вышла вперёд:
- Батька, прими в казаки?!
- Принимаю. А вы? - обратился я к оставшимся.
Вперёд вышел высокий, широкоплечий стрелец, бросил шапку под ноги, упал на колени. Ветер взъерошил кружок густых седых волос.
- Встань, негоже свободному человеку в пыли на коленях валяться!
- Атаман, коли мы свободны, коли ты не держишь на нас зла, то отпусти с миром в Астрахань.
Я посмотрел на стрелецкую шапку - цветной лоскут указывал на то, что передо мной пятидесятник.
- Вольной жизни брезгуешь, стрелец? - зло спросил я.
Он поднял голову - серые, бесстрашные глаза смотрели прямо и твёрдо:
- На верность присягали мы государю нашему - негоже нам клятву свою рушить.
- Твоя клятва дороже воли?! - я опустил руку на рукоять сабли.
Стрелец смотрел на мою руку.
- Выходит - дороже, - тихо вздохнул пятидесятник, развёл руками и опустил голову, готовясь к худшему.
- Пошёл прочь, стрелец - иди, носи боярское ярмо на шее, да закусывай батогами и гнилой солониной на обед! - процедил я и отвернулся.
Стрельцы быстро покинули площадь и растворились в степи.
- Зря отпустил, Степан Тимофеевич! - хмуро проговорил Иван Черноярец, глядя себе под ноги.
Я оглянулся на лица своих есаулов:
- Али я не прав? Я слово дал!
- Слово! - проворчал Фрол Минаев. Вся Волга кишит боярами - нас ищут!
- Они первые нас выдадут и не пощадят так, как ты, потому что слушают слово воеводское! - нервно заговорил Якушка Гаврилов. - Разнесут весть о захвате городка - жди гостей, тут же слетятся! А в Персию нам не успеть срок прошёл, море не то.
- Нагнать их надо, атаман! - Черноярец, поигрывая саблей, смотрел на меня и ждал моего слова.
- Я их отпустил!
- Верни! - упорствовал Иван.
- Вот ты и верни, - горько сказал я, меняя обещание, данное стрельцам. - По добру верни!
- Исполню, атаман! - крикнул Черноярец и принялся гикать, созывая казаков.
Стрельцов нагнали на Ваковой косе, но никто из них не захотел вернуться - все там и остались, порубленные казаками...
Яицкая крепость - первый городок, взятый мной и получивший свободу от бояр и воевод. Городок стал жить по казачьему обычаю. Управление вершил казачий круг - холопьи кабалы были торжественно сожжены на площади, опустели долговые ямы. После победного дня казаки устроили на площади дуван, где каждый житель городка получил свою долю от захваченной добычи.
Пошли доносы на стрельцов и обидчиков-приказчиков - голь упивалась новой, неведомой ей ранее властью, училась жить, никого не боясь и мстить. Многих стрельцов по доносам казнили у крепостных стен. Это продолжалось целый год, пока Яик не вскрылся ото льдов и я не стал готовиться к морскому походу.
В день отъезда весь город высыпал на реку. Казацкие и стрелецкие жёнки слёзно спрашивали:
- Батюшка, Степан Тимофеевич, как же мы будем без вас жить?! Не простят нам бояре ни казней, ни вашего разбоя над едисанскими мурзами, ни разгрома людей Безобразова!
Все, кто мог, уходили со мной. Чем я мог утешить тех, кто оставался?! Обещал вернуться... О войне с боярами ещё не думал, хотелось прогуляться, как гулял Васька Ус, пошарпать кызылбашцев и тихо вернуться на Дон, залечь, затаиться на время. Казаки шумят, мечтают о богатой Персии... Река, городок, струги. Люди шумят, плачут, смеются...
Я хмуро смотрел на горожан, надвинув шапку на глаза - не брать же в дорогу жёнок и детей?!
- Говорите, что я вас насильством пугал, заставлял служить! Стращал казнями! Авось и помилуют! - я взмахнул рукой, казачий струг дружно ударил вёслами по воде и отвалил от берега.
Над рекой повис женский плач. Шёл апрель 1668 года. О большой войне думать было рано. Верх Волги занял Иван Прозоровский с московскими стрельцами - нас спешили обложить со всех сторон, чтобы не дать подняться вверх по реке и повторить подвиги Васьки Уса... Царь простил ему разбой, испугался - авось и нас простят, ведь уже боятся...
- На Персию! - крикнул я.
Там мог быть выход - при случае можно попроситься на службу к шаху, если московский государь откажется прощать Степана Тимофеевича.