Не дошёл подарок.
- Славная у тебя судьба, брат! - весело улыбался Фролка. - До встречи в Москве!
Солнце играло на даренном мной колонтаре, украшенном золотыми насечками.
Он отправился на Дон, а я - на Астрахань...
Записки свои брат посылал исправно. Осенью он оставил Паншин городок и с тысячей человек (часть шла конницей вдоль берега, остальные в стругах) пошёл на Москву. Перед златоглавой стояли Коротояк и Воронеж - бояре не дремали. Я в это время стоял под Симбирском и даже не догадывался, что он принесёт мне несчастье.
Бестолково протоптавшись под Коротояком и, так и не взяв городка, Фрол под натиском бояр отступил назад. На судах вернулся на Дон в Кагальник. Здесь мы и встретились - растерянные, непокорённые, злые и охочие до боя. Встретились, обнялись и расцеловались:
- Здравствуй, брат!
- Здравствуй, брат... Столько времени прошло - целая жизнь.
- Фролка, а чуб-то у тебя седой!
- А твоя голова, атаман?! В ней седины больше, чем смоли и в бороде то ж...
- Ничего, брат - мы ещё крепки, а главное - живы... Отсидимся на Дону, по весне вскроется река и снова двинем на Русь.
- Я верю, Степан - нас ещё бояться. Люди, вкусившие волю, просто так теперь в ярмо не полезут. Бояре их только кровью загонят.
- За нами Царицын, брат! - хлопнул я его по плечу. - Рано нам отдыхать. Возьмёшь полсотни казаков - это всё, что у меня пока есть...
- Устал я, брат - может мне остаться?! - Фрол виновато посмотрел на меня.
- В городе будешь сидеть, в тепле. Надо сохранить его, Фрол! - я потряс брата за плечи. - Нам надо его сохранить! Город и людей! Смотри, чтобы не разбежались. Я бы сам поехал, но здесь дел больше - домовитые начинают головы поднимать. Открутить им их, как тому кречету, что ли?! А больше всех мутит воду Корнила Яковлев. Справишься? Всех лучших казаков отдаю.
Мы внимательно смотрели друг на друга, словно испытывали на прочность. Наконец на лице Фрола проступила весёлая, озорная улыбка - она всегда молодила его лет на десять, делала похожим на девушку:
- Справлюсь, брат.
- Пиши мне обо всём.
- Напишу, брат.
Обнялись, расцеловались...
Так и будет Фрол мотаться из Царицына в Кагальник и наоборот, пока...
Прости, брат, беру вину на себя, но видно, таков наш путь, другого не дано. Одного мы корня - Разины. Тебя повязали в Царицыне и доставили в Черкасск. Когда ты увидел и меня в плену, ты сломался - истаяла твоя надежда на волю и братову подмогу.
Бледный, перепуганный, ты отказывался от еды, не разговаривал ни со мной, ни с Корнилой. Я боялся, что ты тронешься рассудком. Если ты верил мне раньше, верь и теперь - нам вместе идти до последней черты. Верь мне Фрол, держись - мы свободные люди, мы казаки...
* * *
Фрол больше не кричал, только временами издавал тихие стоны. Бояре вспомнили про меня.
- Скоро государь прибудет. Поднять злодея на дыбу - пусть покается.
- Кнута ему! Кнут язык шевелит!
Идут помощники заплечного, но я поднимаюсь сам.
Вокруг скалятся, глядят с любопытством и злорадством боярские рожи. Долгорукого среди них нет - вышел.
- Ишь, глазами как зыркает - сразу видать, что вор!
- Хулитель веры православной - гореть тебе в аду!
- Кнута ему, кнутовича - чтоб шкура полезла! - засмеялся самый толстобрюхий боярин.
- Он живой нужен, чтобы вся Москва видела казнь Стеньки-Рзбойника, елейным голосом сказал зеленоглазый дьяк.
Палач осовбодил Фрола от дыбы и, бросив стонущее тело в угол на плаху, кивнул помощникам:
- Обдайте его водой - совсем слабый, ещё помрёт раньше времени.
Я остался без присмотра. Палач снял со стены кнут и принялся его разглядывать. Толстобрюхий боярин приблизился ко мне вплотную.
- Ну, Стенька Разин - скажи, как казаковал в Персии? Говорят, привёз несметные шаховы богатства - золото, каменья?! В Астрахани богатые подарки раздаривал воеводам?! Не молчи! Персидская княжна была у тебя в наложницах? Была?!
Его заплывшие салом глазки заблестели и хитро мне подмигнули.
Зря они забыли обо мне. С размаху я ударил боярина в лицо. Он взвыл, закрывая руками разбитый нос, а я с рычанием схватил его за шею и стал душить:
- Хочешь знать, что было в Персии, пёс?!
Кулак палача с проклятиями опускается мне на темя.
- Сатана! Не углядел! - ревёт палач и оттаскивает меня в сторону.
Я смеюсь, потому что боярин бежит к лавке, плюхается на неё и быстро крестится - в его маленьких, красных глазёнках застыл страх. Сколько я навидался таких глаз, ждущих смерти. Русые усы и борода трясутся - боярин бормочет молитву.
- Что, толстобрюхий - не прошла охота слушать сказ про Персию и шахову дочку?
- Изыди, чёрт! - креститься боярин.
- Жаль, что ты мне раньше не попался - я бы тебя уважил, повесил бы на первой встречной осине!
Боярин вскакивает и бежит из пыточной.
Рядом стоит дьяк, ухмыляется и качает головой.
- Я бы и тебя, пучеглазый, в воду бросил!
Дьяк хмурится. Бояре после замешательства кричат:
- Кнута зверю! Кнута ему!
Кнут просвистел и впился в спину.
- Нет там ничего нового, приятель! - хриплю я палачу.
- Сказывай, вор, о разбое в Персии! - кричит дьяк и тычет в меня пальцем.
- Славно было в Персии! - кричу я, чувствуя треск рвущейся шкуры.
Я закрываю плотно глаза и стискиваю зубы...
- Персия, - шепчу я...
Кнут свистит и жжёт спину. Слышна тихая ругань палача:
- Эка, чёрт, кровяной - словно свинья!
- Это ты свинья! - моё сознание мутиться...
Я не слышу оживлённого говора бояр - я чую плеск тёплого Хвалынского моря. Ветер принёс сладкие и ароматные запахи садов. Перед глазами не тень палача, а загорелые спины казаков, скрип уключин, плеск вёсел и дружный вскрик:
- Нечай!
- Нечай!
Свист Ивана Черноярца, ближайшего друга и есаула.
- Батька - шаховы бусы!
Васька Кривой - не знающий страха казак, вскидывает вверх руку с саблей:
- Батька, веди вперёд - покажем им "Бисмиллахи рахмани рахим"!
- Рвусь к вам - вскоре свидимся, атаманы мои преданные: Ваня Черноярец, Серёжка Тарануха, Макеев Пётр, Серебряков... Слышите ли вы меня?
- Слышим, батько!
Персия...
* * *
В середине лета 1668 года мы внезапно объявились с моря в Кизылбашских владениях где-то между Дербентом и Шемахой. И началось... Славное времечко, славное! Меня окружали самые верные и преданные товарищи - друг сердечный Серёжка Кривой, красавец и балагур Иван Черноярец, рассудительный Фрол Минаев, умница Якушка Гаврилов, бражник-поп Василий... Не сгинули вы навечно запомнит вас Русь, и долго будут вас клясть толстобрюхие бояре, прислушивающиеся в ночи к разбойному свисту. Не отвернётся от вас и отец небесный - сколько невольников освободили мы из полона. Всё зачтётся. Думу думаю, что с тем шеститысячным отрядом не в Персию надо было идти, а сразу же на Астрахань, Царицын. Мы уже тогда могли встряхнуть всю Русь.
Жаркое выдалось лето, сухое. Вдоль дорог стояла ярко-рыжая пыль, скрипевшая на зубах, чернившая лица, покрывавшая тело сухой коростой. Казачьи сотни с гиком и свистом мчались по дорогам, врывались и опустошали селение за селением вдоль побережья. Поднимались по каменистым горным дорогам, выглядывали в море, где казачьи струги неслись белыми птицами, полнились добром. Хороший ясырь, а сколько его было впереди. Казаки славили батьку - вот она, слава, вот оно - богатство! Не пустыми вернёмся в станицы, а там, глядишь, придёт прощение от государя за службу ратную - ведь нагнали шаху страху. Начало было удачным - персидские воеводы не успевали защитить или предупредить городки от надвигающейся казачьей лавины. Нашими козырями были быстрота и особая казачья удаль.
Крупные города оставались в стороне. Так прошли Дербент, Шемаху, Баку только пожгли и порубили их посады, мстили за вековые обиды, за наших полонянников.